Предисловие к цензурному варианту.
Первое и главное. Что понимать под цензурой и кто тут цензор?
Отвечаю.
Цензурой в данном случае являются те моменты в моих воспоминаниях, которые я своей рукой убрал из оригинального поста, видного только мне. Я это сделал из некоторого уважения к живущих ныне людям, возможно к и их потомкам. Я понимаю, что могу таким образом сильно задеть их. Эти люди могут видеть изложенные моменты под другим углом. Они могут счесть мои воспоминания недостоверными и т.п. Но, поскольку мне хочется рассказать о моём прошлом сейчас, а не дожидаясь того момента, когда я смогу вывалить всё, уже не опасаясь за то, что "обидел кого-то зря", как пели Чебурашка с Геной, то я и решил испустить эти «цензурные» посты. Я надеюсь, что тот момент, когда смогу опубликовать неподцензурный вариант, то есть, когда мне будет абсолютно безразлично, кто и что обо мне подумает, наступит ещё нескоро. Но я не загадываю, руководствуясь мудростью о том, что Провидению (в богов я не верю) не надо рассказывать о своих планах, дабы его не смешить. Оно и так шибко смешное.
Оглавление
ПЕРВАЯ ПРЕПОД ФРАНЦУЗСКОГО И. С. РАДВИНСКАЯ
Н. Н. МЕЛЬНИКОВА
ЕЛИЗАВЕТА ЛЕЙБОШИЦ
СУСАННА АНАТОЛЬЕВНА ПАРАМОНОВА
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ ЕГОРОВ
ПРОЧИЕ ПРЕПОДАВАТЕЛИ
НАЧАЛИ ИЗУЧАТЬ АНГЛИЙСКИЙ
СЕРЫЕ ОБЩАГОВСКИЕ БУДНИ
КНИЖКИ НА ЗАБУГОРНЫХ ЯЗЫКАХ
СОСЕДИ, КОТОРЫЕ НАС ОКРУЖАЛИ
ВТОРОЙ СОВХОЗ. ВИДЛИЦА
БЫТ НАШЕЙ ТРЕТЬЕЙ КОМНАТЫ
ТРЕТИЙ СОВХОЗ, ПЕРЕВЕРНУВШИЙ ЖИЗНЬ
КАК ЭТО ПОВЛИЯЛО ПОТОМ НА ДАЛЬНЕЙШИЙ TRAIN DE VIE
sale, rate, date, va, vaste, valse, valve, gala, agate; avare, tare, rare, tatare, lave, cave, rave, slave, grave, barbare; fade, stade, salade, rade, parade, cavalcade, Bade; bal, mal, aval, banal, canal, carnaval; carte, caste, face, acte, cravate, race, carafe, caravane, lactate, trace, glace, pacte.
Он будет состоять из двух частей, и по нему Света будет учиться под моим руководством так же произносить, к примеру, звук “а”, как учились мы. В каждой кабине стоял здоровенный, весом кило в 30 студийный магнитофон, работавший только на одной скорости – 19 см ленты в секунду, что давало очень хороший звук. Работать над произношением с помощью «технических средств обучения» можно было двумя макарами. Первым и предпочитаемым нами было заимствование бобины, которую можно было самому поставить на магнитофон и останавливать по своей воле, отматывать назад и т. д.
Вторым способом было попросить трансляцию в аудиторию, не обязательно оборудованную магнитофонами, но снабжённую штекерами для наушников на конце проводов, ведших из кабинета ТСО (технических средств обучения). Наушники, точно не помню, но вроде выдавались под роспись в том же кабинете. Естественно, в этом случае остановить прослушивание было нельзя, хотя, если я хорошо помню, упражнения на фонетику записывались с паузами, так что тоже сносно было им следовать.
Один раз Ирина Самойловна даже озаботилась моим здоровьем, благосостоянием и обувкой: я пришёл зимой в летних полуботинках с дырками сверху – она же не знала, что я жил в общежитии в одном здании с учебным корпусом и спросила, как же я зимой по снегу да в такой обуви.
А напротив неё, на расстоянии метров двадцати была дверь в учебный корпус. Прямо за дверью была столовая, слева – ящики для почты и лестница, ведущая на этажи с аудиториями.
Вначале, лет уже семь тому назад, я написал, что про учёбу на первом и втором курсах даже и вспомнить нечего. В конце августа 2023 года, особенно после того, когда натолкнулся на сайт Наш ВУЗ. Продолжение, я сильно пересмотрел такой свой подход. Я думаю, что рассказать всё-таки будет о чём.
Воспоминания, как и господь наш, которого на самом деле нет, work in a mysterious way. Ты ходишь несколько лет и ничего не вспоминаешь. Потом раз, ни с того ни с сего, а может и просто в соцсетях что-то увидишь, бац, и всплывёт целый кусок и вспомнится всё как вчера. Я уже говорил о нескольких преподавателях, в частности о Радвинской и Егорове.
НАТАЛЬЯ НИКОЛАЕВНА МЕЛЬНИКОВА
Я скачал всё для себя. Учебник слева. Там замечательные фонетические речевые образцы типа:
На звук "U"
Ursule étudie une multitude d’inutilités.
На закрытое "é" с аксантом эгю
Rémi et Renée ont passé l’été sur la Méditerranée cette année.
Le bébé de Pépé a le nez épaté.
Révisez et écrivez les dictées de l’année passée.
J’ai l’idée d’aller au musée Léger qui a été créé pour son jubilé.
На звук "О", который не редуцируется во французском и всегда произносится чётко:
Yvonne sonne à la porte de l’école à Niort.
Simone donne la pomme à la bonne de Nicole.
« L’aurore est d’or au Nord », dit l’astrologue Hector.
J’offre à Paul de raccommoder ses bottes et son col.
Просто скороговорки:
Un chasseur sachant chasser, doit savoir chasser sans son chien.
Othon, ton thé, t’a-t-il ôté ta toux ?
Rat vit rôt, rat mit patte à rôt, rôt brûla patte à rat, rat quitta rôt.
Ну и так далее. Кстати, все фразы не бессмысленные, а вполне связанные с жизнью. Трудно поспорить с тем, что охотник, умеющий охотиться, должен уметь охотиться без своей собаки. Только в русском языке пропали в предложении все шипящие звуки , кроме одного, а во французском много "ш", дающих в сочетании с "с" смешной эффект. Ён шасёр сашан шасе дуа савуар шассе сан сон шьен.
Да, собственно, и кормило раньше тоже.
Практически всем моим канадским достижениям, пусть они и скромные, я обязан французскому. Вроде бы в таких случаях принято благодарить учителей, и, конечно, той же Наталье Мельниковой я безусловно многим обязан.
Когда что-то в произношении шло не так, она поправляла, и я выправлялся. Я хорошо запомнил, что она была не удовлетворена моим произношением звука «t», в частности в слове petit(e). Звук у меня получался «цыкающим», типа «пёци», на манер квебекского произношения.
Но тогда я, наверное, и не знал, что на свете есть какой-то там Квебек.
Но хорошо знающего французский студента, а потом выпускника из меня не получилось бы, если бы я не приложил стократно больше усилий к изучению этого предмета.
То есть я бы сказал, что процентов на 10 я обязан моими знаниями учителям, и на 90 – себе. Всё-таки интерес к языку Мольера во мне не ослабевал, хотя с 1978 года и по 1998, считай 20 лет, я в нём почти не практиковался. Как я не утратил все знания, я даже сам не очень понимаю.
Да, конечно, я читал, слушал время от времени песни на французском, но говорить было не с кем. И всё же в тех редких случаях, когда на пути встречались французы, мы прекрасно понимали друг друга. А по прибытии в Манитобу мой устный французский оказался очень даже неплох для местных франкофонов, которые спрашивали, из какой части Франции я приехал.
Наталья Мельникова всегда дружила с консулами Франции в Ленинграде, а потом и в Санкт-Петербурге. Один раз она привозила какой-то фильм на 16мм плёнке, из которого я помню только, как в живую козу девушка втыкает нож. Привозила какие-то слайды, один набор, про эльзасский город Кальмар, я даже попросил для того, чтобы сделать презентацию. Выучил все подписи к слайдам, что-то посмотрел в библиотеке на французском. Презентация пользовалась большим успехом в нашей группе. Это было, наверное, на третьем курсе.
Об этом надо рассказывать в части моих воспоминаний, посвящённой работе в Петронете. На каком-то курсе Наталья была назначена типа куратором нашей группы, знаете, как классный руководитель в школе. В одну из её обязанностей было посещать наше общежитие.
Однажды вечером она постучала в дверь третьей комнаты, а мы в это время предавались употреблению вина. Я хорошо запомнил, что у ножки моей кровати стояла бутылка «Тамянки», наполовину выпитая, а рядом с ней кружка с этим вином. Наталья, помню, окинув взглядом наш суровый быт, укоризненно спросила, зачем мне это. Всё-таки я у неё числился в лучших студентах. Что я ответил не помню, пригласил её сесть за стол, стоявший посреди комнаты. Только мы стали беседовать, как в комнату буквально ворвалась комендантша, которую мы все давно и хорошо уже знали.
Она была отвратительной и сварливой бабой, даром что мамой самого известного “попсовика” Петрозаводска, и понесла на Наталью, опешившую от такого наезда. Тогда, если и не звучали слова «проститутка» или что похуже, то что-то очень грубое точно говорилось. Она явно приняла преподавательницу, не исключено, что и носившую короткую юбку, за нашу сверстницу. Я пытался ей сказать о том, что это наша учительница вообще-то, но не помню, вняла ли голосу разума комендантша. Потом Мельникова скажет мне, что накатала на неё телегу куда-то в ректорат и что та извинялась.
Наши жизненные пути впоследствии пересекутся несколько раз. Первый, когда я приду к ней и её мужу домой году в 1981 в самый начальный период моей работы на ТВ.
Я услышал, что у неё есть какие-то газетные материалы на французском про неких русских, бывших во французском Сопротивлении и позвонил ей, после чего она пригласила зайти. Я хорошо запомнил интеллигентного вида её супруга, он был в очках и, насколько помнится, преподавал что-то в каком-то петрозаводском ПТУ. Из тех материалов ничего извлечь для ТВ не удалось, мы долгое время не виделись.
Как-то раз я зашёл на какую-то встречу в пединституте с делегацией из Ла Рошели, сделал несколько фото, в том числе и с её дочкой Ирой, учившейся тогда на инязе. Помню, что там звучал вопрос про космонавта Жан-Лу Кретьена, уроженца Ла Рошели, слетавшего в 1982 году в космос с российскими космонавтами на станцию «Мир». Наверняка в том же году я и приходил на иняз, на Ленина 29.
В перестройку мы встречались много раз, я бывал у них дома, когда её муж уже поднялся на частном предпринимательстве и купил машину «Чайка», делал памятники и имел издательство «Амитье», для которого я активно переводил, но это всё темы для рассказов о периоде моей жизни, который начался после моего ухода с Карельского ТВ в конце 1989 года.
Когда я уже был в Канаде, Наталья Ильина пришлёт мне в 1999 году письмо, где расскажет о смерти Мельниковой и о том, что она почти ничего не весила, когда её хоронили. То есть ей было 54 года. Если не 53. Я сделал вот такую галерею про Н.Н. Мельникову. Все снимки не мои. В основном они принадлежат покойному Б. Семенову.
Она издала пару-тройку книжек, в основном в издательстве её мужа Владимира Мельникова. В этом издательстве, которое называлось "Амитье" (Дружба по-французски) были изданы два моих перевода. Переведено и оплачено было намного больше. Но об этом рассказ позже.
В сети болтается видео про Ла Рошель от ГТРК Карелия. Друзья Франции (Петрозаводск-Ла-Рошель) (vk.com) где Н.Н. широко представлена.
К сожалению, фильм чёрно-белый, снят, видимо, на 16мм плёнку, а может и на домашнее (ВХС) видео. При публикации в сети он растерял остатки качества и неоправданно растянут, с совершенно необязательными сценами типа русских моряков в Ла Рошели. К тому же он бездарно озвучен текстом Татьяны Мешко, моей бывшей коллеги. Покойный мой коллега и приятель, кинооператор Саша Веснин звал её Мефко и говорил, что она произносит неправильно все 32 буквы русского алфавита.
ЕЛИЗАВЕТА ЛЕЙБОШИЦ
В какой-то момент у нас стала преподавать некая Лиза Лейбошиц. Она была совершенно смешная, с каким-то нелепым, совсем не еврейским носом и кривыми губами, и ей точно не было и 30 лет. Может быть, она и приехала на место Радвинской, которая пропала с нашего горизонта чуть ли не после месяцев 5 обучения нас. Что она преподавала, я совершенно не помню. Но хорошо запомнил, что однажды она ошиблась в спряжении одного французского глагола. И я это заметил и даже её поправил. Она сильно смутилась, и даже, помнится, покраснела.
Конечно, такой оплошности совершенно немыслимо было представить со стороны Натальи Мельниковой или Николая Егорова. Не говоря уже о Сусанне Парамоновой или, тем паче, кого-нибудь из ветеранов-преподавателей английского, даже если они не были носителями языка типа Гуляевой или Сырохватовой.
Их французский всегда был выше всяких похвал. То есть по-французски impeccable. Прозоров мог ошибиться, и я подметил в его речи пару ошибок, одну запомнил. Он произнёс слово автомобиль не как надо, то есть практически по-русски, (отомобил), а как отомобайл. Видать, не слыхал песню группы «Куин» про любовь к своему автомобилю.
Но такие преподаватели были из числа уже нового поколения. Лиза пропала как-то быстро из преподавателей, вряд ли продержалась больше пары семестров. В сети её нет совсем, может быть, сменила фамилию или уехала куда-нибудь. Некоторое время спустя, точнее 6 сентября 2024 года я решил ещё раз набрать в поисковике её имя и фамилию. Одно упоминание вывело на сайт Наринэ Абгарян. Но там, похоже, речь идёт о московской семье Лейбошиц. Но написал ей на всякий случай, хотя пост был сделан 11 лет назад. Ответа не получил, ну и ладно. Поискал ещё и думаю, что она была, а может и есть сейчас, дочерью вот этого человека, о котором в сети довольно много упоминаний. Например: Первым директором нового учреждения (турбюро) стал удивительно обаятельный, инициативный, энергичный, знающий свое дело человек — Леонид. Михайлович Лейбошиц. Или: "Через день на «Алтае» появился на острове директор бюро Леонид Михайлович Лейбошиц. Похоже и отчество было у неё Леонидовна.
СУСАННА АНАТОЛЬЕВНА ПАРАМОНОВА
Сусанну Анатольевну Парамонову помню хорошо, так как писал у неё диплом и даже раз был в её скромной общежитской комнате. Как раз перед защитой диплома, который разбирал сходство и различия в употребления определенного и неопределенного артикля в английском и французском в зависимости от сложноподчиненного предложения, следующего за антецедентом.
С. А. Парамонова в центре в очках с какой-то незнакомой мне преподавательницей справа от неё и студентками.
Изо всех сфотографированных я знал только Иру Гефтер. Она третья слева в первом ряду. Возможно в последнем ряду две девушки справа тоже мне шапочно знакомы - это Надя Такташева, фамилия по мужу (с бусами на груди) и гимнастка Марина Львова, гёрлфренд Серёжи Свойского какое-то время. Сусанна в целом сыграла в моей жизни очень интересную роль, и я думаю, что мой перевод книги о стилистике французского и английского можно вполне посвятить ей. В 2020 годах я написал в своём блоге, рассказывая о книге «Сравнительная стилистика французского и английского языков» следующие строчки:
Первый раз читал эту книгу в 1975-76 примерно году, на 3 или 4-м курсе иняза, мне дала её моя преподавательница Сюзанна (я так слышал её имя и запомнил так, потом оказалось, что Сюсанна) Анатольевна Парамонова, у которой я и защищал на пятом курсе красный диплом по артиклям, зависящим от антецедентов в сложноподчинённых предложениях.
Я очень хорошо запомнил эту книгу – она была именно такой, как на картинке. Довольно толстой в карманном формате и… абсолютно мне неинтересной. Такой и осталась. Я не запомнил по её прочтении, а может быть я и читать не стал, а просто пролистал, почти ничего. Как и не мог понять, почему её запретили и подвергли автора гонениям. Помню только фразу одного из персонажей:
«…Je pense que la collectivisation a été une faute, un échec. On ne pouvait pas l'avouer». Коллективизация была ошибкой, провалом. А признать этого было нельзя.
Больше ничего не запомнил. Там было и продолжение - Afin de masquer l'échec, il a fallu recourir à tous les moyens d'intimidation possibles pour ôter aux gens l'habitude de juger et de penser, pour les forcer à voir ce qui n'existait pas et à prouver le contraire de l'évidence. Для того, чтобы провал скрыть, следовало прибегнуть к любым возможным средствам устрашения, чтобы отнять у народа привычку судить и думать, чтобы вынудить их видеть то, чего не было и доказать противное очевидному.
Но это продолжение фразы я уже посмотрел в конце августа 2024 года. Как вы поняли, это мой перевод с французского. Пастернак же написал:
"Я думаю коллективизация была ложной неудавшиеся мерой, и в ошибке нельзя было признаться, чтобы скрыть неудачу надо было всеми средствами устрашениями отучить людей думать и судить, принудить их видеть несуществующая и доказывать обратное очевидности".
Кино с Омаром Шарифом тоже посмотрел, уже в Канаде. Это уже повеселее было смотреть.
В 2018, когда я начал переводить «стилистику», то написал по поводу С. А. Парамоновой «Надеюсь, что она жива и здорова, хотя в сети нет ни единого следа несмотря на редкое сочетание фамилии и имени».
Потом, ближе к началу 2020 года дополнил: «Кстати, след нашёлся, она жива и здорова и работает в Ужгородском национальном университете в Украине». И даже есть на фото, разве что имя её пишется по-другому, теперь она Сусанна Анатоліївна Парамонова. Впрочем, не могу ручаться, не была ли она Сусанной и в моё время. Потом один студент иняза того времени, который тоже у неё учился, подтвердил, что так и писалось её имя. Сайт, тогда бывший на русском и украинском, теперь (октябрь 2024) существует только на последнем и английском. Фото Сусанны там больше нет, но упоминается, что она доцент. Видимо французского отделения иняза.
Сусанна меня как-то полюбила, опекала и ставила мне всегда пятерки за домашнее чтение. Без поблажек, само собой, потому что я всё действительно читал с выписыванием и запоминанием каждого незнакомого слова. Мы “сдавали” сотнями страниц в семестр, и я помню, что однажды рассказывал ей содержание первых глав романа Марселя Эме La jument verte.
И ещё вспоминается забавный эпизод тех студенческих лет. Когда она дала мне эту самую “стилистику” почитать, то я очень, помню, увлёкся этим чтением и книгу проглотил и с ней обсуждал. Она предложила мне выступить по этой книге перед девушками на курс старше нашего. Наверное, я был на третьем курсе, а девчонки были с четвертого. Я хорошо подготовился, помню, в одном месте подпустил пример, которого в книжке не было (lentement les hommes travaillent). Зато фраза вызвала живой отклик у аудитории.
Но она была не так уж далека от истины, потому что это был лишь буквальный перевод фразы-предупреждения о дорожных работах Slow Men at Work, просто французского варианта там не было. Короче говоря, моё выступление было громадным успехом среди старшекурсниц (я не помню, чтобы там был хоть один представитель мужского пола). После этой лекции они на меня стали смотреть немного другими глазами. Совсем не сверху, с высоты своего старшинства, а по крайней мере как начитанного во французском и английском студента.
Я совершенно не знаю, почему я писал диплом не по общественным наукам, типа истории КПСС, педагогике, или научного атеизма, что освободило бы меня от экзаменов по крайней мере по одной из этих противных дисциплин, а подрядился на французский. Да, диплом освобождал от экзаменов по первому языку обучения, но я и так на 100% был уверен, что по французскому я получу пятёрку. Поэтому за несколько месяцев до выпуска, но уже подрядившись писать диплом, я выразил сожаление за этот шаг и заявил Сусанне, что писать ничего не буду. Она пригласила меня поговорить об этом к себе “домой”, то есть в комнату общежития где-то типа на улице Анохина, где все они жили, наши несемейные преподаватели, наверняка и Лейбошиц и Азадовский и прочие. Угостила каким-то плохоньким кофе и спросила в лоб – у вас день рождения в мае?
Да, - ответил я.
Во второй половине?
Да (у меня 30 мая днюха).
Ну, значит, вы близнец, а им свойственна нерешительность, они часто колеблются.
Короче, я, всё ещё под влиянием изумления от точности её ухватки за мой характер, позволил себя уговорить и продолжил работу над дипломом. Диплом полагалось печатать, но я это делать не умел, машинистку найти мне было негде, да и представления я не имел, сколько за это платить и как договариваться, поэтому написал от руки.
Защищал после Миши Резникова, проучившегося курс на французском, а потом переметнувшимся на второй курс английского отделения, который, почему-то я запомнил, подвёл итог своему выступлению фразой Summing up.
Я, естественно, сдавал на французском, вопросов не было. Кроме одного. От Мейми, которая указала на неверную пунктуацию предложения, которое я взял у Берни Топина, писателя текстов для Элтона Джона. Предложение было – The trace of a love unwanted, in the times I went astray.
Почему запомнил хорошо – не спрашивайте. Я не знаю. Гримасы моей памяти. Тут помню, там – отшибло. Естественно, диплом я “защитил”.
НИКОЛАЙ СЕРГЕЕВИЧ ЕГОРОВ
Одновременно с Натальей преподавал Николай Сергеевич Егоров. Он с кем-то из преподавателей, может быть и с Мельниковой, принимал у меня “фонетический зачёт” примерно в ноябре-декабре 1973 года, когда мы проучились семестр. Я помню, что читал какой-то текст, название которого тоже запомнил. Он был озаглавлен Une faute d’orthographe. Я, вроде, был в числе отличников, то есть оценок по итогам первого семестра пока не было, мы ещё его не закончили, но слыл учеником прилежным. Как произносить звук «а» я знал очень хорошо, да и он был в числе первых, что выучивают. Не могу понять почему, но я вдруг стал читать этот звук как задний. Но, к счастью, только в слове orthographe. Дочитал всё, как требовалось, а может надо было воспроизводить в паузу за магнитофоном, я уже не помню. Помню только, что Егоров с другой преподавательницей пошушукался некоторое время. То, что рядом с ним сидела женщина, это 100%, потому что мужиков – преподавателей французского языка было раз-два и обчёлся, а женщин было в раз пять больше. Шушукались они на тему, что слышится что-то «английское». Которого они не знали, кстати, совсем. Но зачёт мне был поставлен, потом был сдан экзамен за первый семестр, и я поехал праздновать новый год домой и вернулся в январе числа 10.
Встречал я этот 1974 год в компании Валеры Пичугина, Ольги Байбородовой и какой-то их знакомой, которая была приглашена специально с прицелом на меня, как на выгодную будущую партию. Я помню, что ели салат оливье, без которого никуда, а там был «сюрприз», то есть какое-то кольцо, которым надо было не подавиться. Кольцо, естественно досталось мне, его обтёрли-отмыли и вручили «королеве» нашего ужина, которой Ольга быть по умолчанию не могла, а могла быть только вот это девушка, очертаний ни лица, ни фигуры которой я не помню совсем, конечно.
Когда я вернулся в Петрозаводск и пошёл учиться дальше, запомнил, что мы составляли короткие рассказы на французском про то, как встретили новый год для Ирины Самойловны. В своём рассказе, помню, я говорил, что наша компания по встрече нового года была petite, mais très intime. Радвинская не совсем поняла, попросила повторить.
Потом покачала головой, подумав, что мы минимум учинили групповуху на этом событии. А мы с той девушкой даже и не целовались. Танцевали, помню, да. Под битлов каких-нибудь. Потом я запомнил, что примерно в то же время, всё ещё на первом курсе, но уже, возможно, весной, надо было говорить про телевидение, и я стал рассказывать, что в городе, где я родился и вырос, ловилось финское ТВ, и можно было посмотреть то, чего на советском ТВ не показывали, но, мол, там много рекламы, которая мешает.
Помню Егоров тогда кивал головой и соглашался, да, вот, много рекламы там. Я не знаю, ездил ли он уже во Францию к тому времени, скорее да, чем нет. Вроде уже задружились с Ла Рошелью в этом году. Мог и сгонять втихушку.
Помню очень хорошо, что примерно на втором курсе Егоров принёс в класс пластинку с записями песен Жоржа Брассанса. Я помню, что среди них была Putain de toi и Chanson pour L’ Auvergnat, которую вы видите на Ютьюбе. Я был навсегда очарован последней и возлюбил творчество “дядюшки Жоржа”, который и помер несколько лет спустя, как мы окончили ВУЗ.
И даже перевожу.
Не помню, когда точно, но не во второй половине нашего пятилетнего обучения, а скорее в первой, Егоров поехал во Францию. В город Нанси. Сколько времени он там провёл, я не помню, но оно исчислялось не неделями, а месяцами. Может быть двумя или тремя. Я хорошо помню только, что, когда он приехал, была встреча с ним, на которую он принёс какие-то «наглядные пособия» типа брошюр, вывезенных оттуда, и мы слушали его по меньшей мере час, открыв рты и ловя каждое слово. Что вспоминается только, его рассказ о том, как немцы в кафе, город же находится в Лотарингии, пели песни, ели сосиски с кислой капустой, стучали пивными кружками и ему было «страшно», так как он видел в них по традиции может и тех, кто служил в Вермахте или похуже того в СС, с войны-то прошло лишь четверть века. Тогда я впервые услышал их презрительную кличку «шукруты» именно от него. Возможно, он сказал и правильное слово «шукрутар», но я запомнил первое. Потом он рассказал, что местные, среди которых он жил, его наперебой приглашали в гости и знали русские песни, которых он никогда не слышал, что-то про «самовар-сарафан-таракан» и красну девицу. Его удивило из того, что я запомнил из того рассказа, что там тратили бумагу почём зря и печатали объявления о том, что, типа, туалет на первом этаже закрыт, надо пользоваться туалетом на втором в 100 экземплярах и расклеивали везде, и раздавали всем. Вторым были вопросы школьников, есть ли в СССР аэропорты. Он, помню, сильно возмущался, как можно такие вопросы задавать.
Я помню только, что он был очень популярен среди студентов, сильно уважаем, девчонок могло к нему и влечь не только как к преподавателю, но он был примерным семьянином, любил рассказывать о том, как служил в армии и принципиально не грассировал. Звук «р» он произносил чисто по-русски. Язык знал очень хорошо, и ни разу за все пять лет, что он преподавал, не сделал ни единой ошибки в грамматике или лексике. Я рассказываю ниже о неверном выборе слова во фразе, но это очень простительная ошибка. Про свою службу в армии он говорил много, вставлял байки иногда впопад, иногда нет. Я запомнил только один «анекдот» про его сослуживца, простого деревенского парня, явно симпатичного Николаю, который отвечал на вопрос командира, что нельзя делать дневальному и сказал, перечислив, что нельзя отлучаться с поста, курить и т. п., что дневальному запрещено «играть на гармошке».
Il y avait à Montmartre, au troisième étage du 75 bis de la rue d’Orchampt, un excellent homme nommé Dutilleul qui possédait le don singulier de passer à travers les murs sans en être incommodé. Il portait un binocle, une petite barbiche noire, et il était employé de troisième classe au ministère de l’Enregistrement
я помнил тогда всю наизусть. Очень понравились мне и другие новеллы. Вот их полный список из Вики, пришествия которой тогда, 50 лет назад, и представить было нельзя:
La Carte, journal de Jules Flegmon sur la création de cartes de temps et de tickets de vie
Le Décret, un saut dans le temps est décrété pour en finir avec la guerre
Le Proverbe, un homme tyrannique aide son fils à faire un devoir
Légende poldève, l’arrivée d’une vieille bigote au paradis
Le Percepteur d’épouses, des maris en arrivent à payer leurs impôts avec leurs femmes
Les Bottes de sept lieues, une paire de bottes magiques permet à un écolier de sortir de la misère.
L’Huissier, un huissier est sommé pour entrer au paradis de retourner sur Terre pour aider les pauvres.
En attendant, devant une épicerie, quatorze personnes évoquent chacune leur vie difficile pendant la guerre.
Я хорошо помню только рассказ про Сабину, которая была вездесуща (потом я видел английский перевод под названием The ubiquitous wife, который хорошо раскрывает сущность новеллы. Я, конечно, читал по-французски, но вот сейчас посмотрел на русские переводы и думаю, что вся книжка была переведена очень хорошо. Судите сами. Вот начало “Сабин”. Всю новеллу на русском можно прочитать по ссылке.
Хочу добавить только, чтобы не забыть, что когда мы дружили с Валерой Верхоглядовым, ответственным секретарем газеты "Комсомолец" и время от времени выпивали вместе, а он даже напишет на меня повесть в жанре пасквиля, будучи человечком в принципе завистливым и злобноватым, я стал рассказывать содержание повести. Выяснилось, что он её читал и, конечно, на русском, иностранных языков он не знал ни одного. Я тогда поразился начитанности его. Не ожидал, честно сказать.
Ещё, помню, большое удовольствие получил от прочтения "Польдевской легенды". Приведу несколько фрагментов, чтобы была понятна суть, и, кто знает, может вам захочется прочесть эту небольшую новеллу.
Когда-то в городе Цствертсксте (М. Эме пародирует непроизносимые польские топонимы – прим. моё) жила старая барышня, по имени Маришелла Борбойе, справедливо снискавшая добрую славу набожностью и целомудрием. Она ежедневно выстаивала не менее одной обедни, причащалась два раза в неделю, щедро жертвовала на нужды церкви, вышивала воздухи и раздавала милостыню бедным благонравного поведения. Зимой и летом она неизменно носила черное платье, с мужчинами говорила лишь в случаях крайней необходимости, и то опустив глаза, а потому не внушала им дурных мыслей, вводивших в греховные соблазны и чуждых ей самой. Она с нежной неусыпной заботливостью воспитывала сиротку — племянника Бобисласа. Старая барышня прочила учтивого и многообещающего мальчика в нотариусы и, по своей простоте доверяясь репутации государственного лицея, определила Бобисласа в это учебное заведение, где его очень скоро развратили. Изучение философии под руководством учителей-безбожников оказало на Бобисласа, как, увы, и на многих других, пагубное влияние. Познав подоплеку человеческих страстей, он, как нельзя лучше, усвоил их отрицательные стороны — стал курить, пить, поглядывать на женщин с похотливым огоньком в глазах.
Далее рассказывается о том, как Бобислас пошёл по порочному пути, обесчестил жену нотариуса и двух служанок, после чего напился с ними в кабаке. Потом он записался в гусары в 28 лет и погиб в бою с соседней страной. Старушка Борботье тоже скончалась и оказалась у врат рая.
Потом она встречает и своего племянника
Чтобы не представать перед вами спойлерщиком, я не буду рассказывать, как благочестивая старая дева попала-таки в рай. Если захотите, прочитаете здесь. Конечно, с большой и даже 100-процентной долей вероятности мимо творчества Эме я бы не прошёл, но Егоров оказал мне большую услугу, наведя на знакомство с этим писателем на таком раннем этапе изучения французского.
Потом, в последующие годы учёбы, особенно вспомнить о Николя, как все его звали, нечего. Он принимал у нас на последних курсах экзамен по французской литературе, и я сделал глупость, ляпнув, что не нашёл ничего хорошего в произведениях Альфреда Жарри, а у Егорова этот автор «Папаши (короля) Убю» был в числе любимейших писателей. По-моему, только в силу его прежнего хорошего ко мне расположения он поставил мне не тройку, а четверку за предмет. И я даже не помню, а читал ли я Жарри вообще до того, как явился на тот экзамен. Может быть, и нет. Потом-то я книжку куплю и даже полюблю некоторые фрагменты творчества этого писателя, умершего от туберкулёза в 34 года.
Вот, пожалуй, и всё, что я могу вспомнить про Николая Егорова во время учёбы. Когда мы уже закончили институт, он снял нашу группу на фото, надо полагать, в июне 1978 года. Фотография не отличалась высоким качеством совсем, ну да и на том спасибо.
Весной или в конце зимы 1979 года, когда до армии останется пара месяцев, нас из Харлу направят в институт усовершенствования учителей. Одну из лекций, про современное искусство, вёл в этом Институте как раз Егоров. Я помню, мы вроде покурили тогда с ним в коридоре, (если он курил, что не факт), он что-то рассказывал опять про армию и оружие, и я запомнил, как он сказал objectif isolé, вот так запоминаются слова и всё тут. Но если подумать, смешна была идея показывать те репродукции картин Сальвадора Дали и Рене Магрита, что демонстрировал нам тогда Егоров. Совсем не то нужно было преподавателям Харлу, Хийденсельки и даже райцентра Питкяранты. Хотя что им нужно на самом деле сказать было трудно, и к их учительскому племени я себя никогда не причислял, отсчитывая дни до армии.
Я, такой всклокоченный, кудрявый, с фотоаппаратом и кофром, на фото. Слева от меня внизу этой “эстрады-сарая” – артисты из Ла Рошели, а на “трибуне” – мэр Доршаков, в чёрных очках чиновница города-побратима, потом возвышается заместитель мэра Ла Рошели Жан Компаньон, ныне покойный, а в качестве переводчика выступает Егоров.
Я порой поражаюсь своей памяти. Прошло-то лет 40 с того момента, а я помню сцену как вчера. Речи произносились сразу же на пристани по высадке с корабля. Я уверен, что французы были изумлены туалетом на 4 очка, который был расположен рядом с этим сараем и вонял совершенно жутко. Рои навозных мух носились внутри. Мы – то привычные, справили нужду и дальше пошли, а вот избалованные комфортом галлы… Потом французы двинулись как тучи к памятнику деревянного зодчества. Осмотрели и пошли в “избу Ошевнева”, где подключилась молодая экскурсоводша из музея “Кижи”. Коля Егоров переводил её слова и сделал ошибку, переводя фразу про настенные часы и норвежский фарфор, находившиеся в избе.
Экскурсоводша сказала, что они, мол, служили для того, чтобы “пускать пыль в глаза”. Он перевёл буквально, сказав “pour jeter de la poussière aux yeux”. Французы тут же, автоматом, это же их родной язык, поправили его, сказав “pour jeter de la poudre aux yeux”.
То есть они пускают не пыль, как русские, а порошок (пудру) в глаза в подобных случаях. Я, вроде, тогда работал в редакции пропаганды с Пушкиной, но в тот раз совсем не общался с Егоровым, зачем мне он был нужен? Я говорил с носителями языка, с Жаном Компаньоном и другими. Но промах его подметил. Хотя попроси меня переводить тогда, вряд ли я справился бы. Несмотря на то, что прошло не так много лет по окончании ВУЗа, практики во французском у меня не было вообще. Поэтому и мой личный словесный запас тоже не пополнялся, не говоря уже об изучении идиоматики языка Мольера.
Ну а потом встречались один раз на улице, он, помню, нёс пустой холст домой, мы пересеклись где-то в районе роддома и дома политпросвещения.
Я спросил у него, что такое он несёт. Егоров хитро улыбнулся и сказал только: vièrge, что значило “девственный, чистый”. Потом пригласил куда-то на свою выставку, добавив “Entrée et sortie gratuites”. Я тогда даже не знал, вроде, что он начал писать картины, поэтому, когда некоторое время спустя зашёл в Текобанк, где работала моя бывшая жена, увидел там в холле чёрно-белый портрет Егорова и, грешным делом, подумал, что это его посмертная выставка. Такой он был скорбно-серьёзный на том портрете.
Но вдруг уже ближе к 1997 году он дал о себе знать. То ли мы снова пересеклись на улице, то ли ещё как, только я уже бросил и Петронет и БОП и работал на ТАСИС и много времени проводил в нашей пустой от мебели квартире на Ленина 15.
Мы её не обставляли, потому что мысль об иммиграции в Канаду уже приобрела более-менее конкретные очертания. Я его пригласил в квартиру, мы, помню, выпили по рюмочке карельского бальзама, и он стал меня расспрашивать про мою фототехнику. Вроде бы именно тогда он спросил меня как бы вскользь, что собирается делать моя дочь по окончании школы.
Я ответил, что пока ничего не решили на семейном совете, думаем, что делать. Он сказал, и я хорошо помню, что не я завёл речь об этом, я не заводил, что почему бы ей на иняз не пойти, и прямым текстом сказал, что поможет, если что. На самом деле мысль у нас такая зрела о поступлении Ани в родной ВУЗ, просто мы по опыту знали, что выпускников 17-й школы, с углублённым изучением английского, там не очень-то берут, так как они, понятное дело, имеют преимущество по сравнению с абитуриентами, выпустившимися из обычных школ.
Ну а раз такая мощная поддержка, то почему бы и нет? На радостях я ему подарил гэдээровскую камеру Практика и три объектива к ней. Он, правда, настоял, чтобы заплатить какую-то символическую цену, не помню уже, рублей сто или двести, хотя оборудование стоило раз в 10 дороже. Аня сдала экзамен по английскому с двумя ошибками, причём вторая, про которую потом сосед наш по лестничной клетке и видная фигура на инязе В. Прозоров, старавшийся всеми силами как-то не очень общаться со мной в годы перестройки, да мне и не надо особенно было с ним контачить, потом скажет, что это, вроде, и не совсем ошибка. Мы подавали на оспаривание, проиграли. Короче, Аня не поступила, что и к лучшему, так как поступила в американский колледж Св. Схоластики, но это – тема другой книжки.
а) Егоров есть человек, который никогда никому ничего хорошего не сделает, если не видит выгоды для себя.
б) что с Токкой они в прекрасных отношениях и их называют «лучшими подружками».
Ну а в 2020м году, в декабре, Егоров сошёл в гроб после тяжёлой и продолжительной болезни. Моя дочь Аня закончила колледж Св. Схоластики в Дулуте и получила там бакалавра, а потом университет Мичигана в Энн Арбор и защитилась на магистра. Аминь.
Добавлю только два фото из архива Бори Семенова. Коля Егоров прогуливается с первой женой и дочкой по какому-то дачному посёлку (я полагаю, я их никогда не видел). Там слева был Хаскин (тоже умер в 2024 году) в кожаном пальто с его детьми, но я его отрезал. Фото плохое и нерезкое, как большинство творений Боба С.
ПРОЧИЕ ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Кроме Егорова, Мельниковой, Лейбошиц, Радвинской, Парамоновой, что преподавали нашей группе французский, пару раз случалось иметь дело с преподавательницами, которые вели исключительно вторую группу нашего отделения. Ту, где Серёжа Свойский был одним студентом-мужчиной среди 9 или 10 девчонок. В нашей группе парней было трое.
Вопросов мне почти не задали, чувствовалось, что студентам всё это пофигу, совсем прошли те времена, когда мы ловили как откровение слова любого, кто побывал за границей, в стране изучаемого языка, как это было по приезде Егорова из Нанси. На лекции присутствовала Смагина, которая стала мне рассказывать, что её ученик (естественно, я это знал), тоже живёт в Канаде.
Я ответил, что он не только живёт в Канаде, но и обитает в Монреале, в 20 минутах езды на машине от меня. Хотел продолжить рассказывать о том, что именно Серёжа склонил меня к переезду из Виннипега не в Оттаву, а в Монреаль, но почувствовал, что ей это совершенно не интересно и заткнул свой фонтан. Я вообще не понимаю, зачем подрядился на это мероприятие и чего от него ждал. Совершенно пустая трата времени. Хотя пару знакомств я приобрёл, благодаря этому выступлению, но в целом овчинка не стоила выделки.
Очередная ошибка в стиле “лучше сделать и пожалеть, чем совсем не делать”, способствовавшая моему образованию.
На третьем курсе мы начали изучать английский. Ну как “изучать”? Те из нас, кто был из обычных школ, стали вспоминать то, чему были научены в них, обычно эти знания были неважнецкими. Те, кто из 17-й “спецухи” стали улучшать свои и так неплохие знания.
На самых первых уроках, когда большое внимание уделялось фонетике и произношению рядов слов, я запомнил только Прасковью Черкасову (фото).
Я думаю, что для какой-нибудь Иры Товмасян, которая могла сдавать вступительный экзамен на французском и не изучать английский в школе, начался самый мучительный этап в обучении.
Но естественно, что сейчас не представляется возможным выяснить, можно ли было для поступления на франко-английское отделение факультета сдавать тот экзамен не на английском, как мы все делали, ничего не зная по-французски, или можно было на языке Мольера тоже сдавать. Впрочем, это, как понимаете, совсем неважно. Я помню, что какие-то дельные вещи Прасковья тогда нам дала, но не помню какие. Польза от её уроков точно была.
Несколько раз преподавала Антонина Гуляева, которая славилась попустительством, либерализмом и не очень гоняла нас на уроках. Про неё шла слава, что она “ленивая”.
Естественно все эти учительницы старой школы, даже не будучи носительницами английского, как Хилка или Мейми, язык знали очень хорошо и глубоко и, уверен, думали на нём.
В отличие от тех, кто пришёл преподавать его на нашем пятом, скажем, курсе.
В ту же пору в нашу третью комнату повадился ходить один знакомый Эйнара Сюзмяляйнена, такой розовощёкий, радостный всегда, кровь с молоком, мужик лет под 30.
С простыми русскими именем и фамилией, ну, типа Вова Макаров.
Он хвастался своими сексуальными подвигами, особенно любил рассказывать, как перетрахал всех актрис русского музыкального, а заодно и драматического театра в Петрозаводске, причём некоторых в ходе группового секса.
Возвращаясь к нашему Вове. Он рассказывал, например, как вчера, в выходные, они с Прозоровым нажрались где-то там, на какой-то квартире. А на другой день, опять же, к примеру, нам было смешно смотреть на этого Прозорова, вспоминая, что Вова про него говорил накануне. Он несколько раз преподавал в нашей подгруппе. Я хорошо помню, как сдавал ему «домашнее чтение» по книжке племянника Сомерсета Моэма Робина Моэма The Second Window.
Мейми дала нам пару – тройку уроков всего, я помню, что она объяснила мне что такое “джетсет” и ещё помню, как я сочинил рассказ про то, как опоздал на самолёт, потому что зачитался “триллером”, и она меня похвалила.
Потом нам преподавали, кому не лень. Даже Сергей Виноградов, выпустившийся на пару курсов раньше. Или Нинка Васина. На худой конец Ленка Евсеева, уже бывшая замужем за однокурсником Толей Борзовым. От неё я запомнил, как произносить глагол conscientious, то есть “прилежный, добросовестный”. Сейчас она профессор, доцент и декан в Петрозаводске. Жив ли Борзов я даже не знаю. Но должен быть жив, что ему сделается? В сети нет ни единого воспоминания о нём.
Апдейт от начала 2024 года. Борзов жив. Володя Рагозин, активный фейсбукист и вконтактист мне написал, что общался с Евсеевой-Борзовой и та ему рассказала, что он даже «сочиняет для гитары». Композитор, чо.
Интересным мужиком был Марк Пеклер. Он был мужем преподавательницы английского отделения Свердловой, у которой я ни разу не учился, но один раз слушал какую-то ее лекцию про Хемингуэя в публичной библиотеке. Лекция, помню, была толковой.
Апдейт. 16 января 2024 года я поискал хоть что-нибудь про Марка Пеклера в Интернете и обнаружил, что был неправ и его супругой была не Свердлова, а Аветисян. Написано об этом здесь:
… Моим самым близким другом и конфидентом все 10 лет жизни в Петрозаводске был Марк Пеклер и его жена Наташа Аветисян, ныне проживающие в г. Филадельфия.
Но на самом деле это значения не имеет. Я же пишу о своих воспоминаниях, а Аветисян не помню вообще, в отличие от Пеклера. Пеклер, бородатый высокий и худощавый мужчина вёл у нас языкознание. Про всяких там “глоких куздр, которые “штеко будланули кудрёнка и кудрячат (мы, естественно, заменили на “хуячат”) бокра”. Предмет интересный, важный для нас. Но чем ближе к окончанию курса и экзамену, то мандражнее становилось, потому что про Пеклера ходила слава, что он всех “заваливает”, и что пятёрку у него получить невозможно. Я не помню сейчас всех деталей, но я очень хорошо выучил три четверти его лекций и конспектировал их всегда прилежно. Мне было просто интересно языкознание, то есть лингвистика. Всегда. На экзамене я взял билет и увидел, что знаю по этому вопросу практически всё. Не спеша, с толком, стал рассказывать ему про то про сё и видел, как он благодушно щурится за своей чёрной бородой. Часть вопроса была про синонимы. Он спросил, какой из них является самым общим для обозначения понятия “лицо” во французском. Я сказал “визаж”. Он переспросил, может быть “фас”? Мне надо было бы согласиться, потому что face, конечно, употреблялся чаще, но я повторил про visage. Видимо для него это не испортило моего отличного ответа в целом и я, затаив дыхание, не веря своим глазам, смотрел, как он ставит в моей зачётке 5 и выводит прописью (отлично). При этом он несколько раз посмотрел на меня. Знал, гад, как я переживаю. Потом никто не верил, что такое возможно – получить у Пеклера пятёрку. Как устроился в той самой Филадельфии Пеклер я не знаю, тем более, что изначально они все ехали в как бы в Израиль. Через третьи руки до моего уха дошло высказывание Мейми о том, что на Западе ему “никто за бороду только платить не будет”.
Вот, не поленился, нашёл про неё на просторах Интернета – Наталья Николаевна Ильина, 1956 года рождения, окончила факультет иностранных языков КГПИ (1978). В 1987–1991 училась в аспирантуре при кафедре педагогики ЛГПИ и защитила в диссертационном совете ЛГПИ кандидатскую диссертацию на тему: “Педагогический анализ воспитательных возможностей коммунарского движения (на материалах юношеских объединений г. Петрозаводска)”.
Когда он вёл этот курс рассказов про Францию, город Петрозаводск уже был побратавшись с Ла Рошелью. На старших курсах мы ходили на лекции уже через пень-колоду, по-моему, это называлось “свободное посещение”. Поэтому, если я что и прослушал у него, то это было меньше половины лекций. А на экзамене он задал мне вопрос про промышленность Ла Рошели, о которой я и представления не имел. Оказывается, там делали, по его словам, по крайней мере, вагоны для Марсельского метро. Поставил мне тройку.
А с тройкой не давали красного диплома, который мне вообще-то светил. Поэтому я пришёл “пересдавать” предмет ему в ресторан “Северный” при гостинице, где он сидел с немецкой делегацией. Вышел он ко мне с хабариком во рту, он всю жизнь курил, как паровоз. От него пахло этим характерным кабацким запахом, о котором я писал выше.
Спросил меня про те же вагоны, производимые в Ла Рошели, больше, по-моему, ничего не спрашивал. Поставил четвёрку, расписавшись в зачётке прямо на колонне ресторана, в котором я тоже провёл немало часов выпивая и закусывая. Короче, привкус от общения с ним остался скверным. К тому же, когда я приехал в 1991 году в Ла Рошель, то вагонов для марсельского метро там не делали.
А что делали у меня расписано и показано в деталях в сериале “Ла Рошель 1991”.
Другую тройку я получил по научному атеизму. Препод был, как мне кажется, приходящий, может быть и не из пединститута вообще. И я совсем не помню о нём ничего. Одну вещь с лекции, впрочем, запомнил. Он стал рассказывать, что ездит с лекциями, типа от общества ”Знание”, по предприятиям, учреждениям и заведениям и даже выступал перед заключёнными в колонии. Там его спросили: “Что будет, если попу рожу набить?” На что получили остроумный ответ типа, что будет разбитая поповская рожа. А в остальном, та же история, что и с Цыпкиным. Предмет “Научный атеизм” был на старших курсах, большинство лекций я пропустил. На экзамене не мог ответить на вопрос про религию, типа опиум народа она или нет. Получил тройку и стал пересдавать. Подготовился, пересдал, получил четыре в зачётку. Но научный атеист оказался общительным, да и вообще был почеловечнее Цыпкина, мы поговорили немного после этого, зачем мне нужна четверка, я сказал, что раз уж есть возможность получить красный диплом, то почему бы ей не воспользоваться. Он согласился, и я расстался с ним навсегда куда как с меньшим негативизмом, чем был настроен по отношению к неопрятному и грубоватому Цыпкину.
“Вот была такая песня, мол, весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем. А потом, когда разрушили, оказалось, что весь-то и не надо было рушить”.
Доспехов, оказывается, был диссидентом, чего мы тогда не знали. Его дело разворачивалось уже после того, как мы закончили ВУЗ, на чём-то типа распространения самиздата он погорел. Был уволен из преподавателей и уехал куда-то типа Чечни, где работал пастухом несколько лет. В перестройку вернулся в Петрозаводск и стал успешным бизнесменом. Один раз даже в Петронет заходил. Я потом читал про перипетии его жизни где-то в сети, но вот сейчас попытался забить его фамилию, ничего не вылезло, кроме данных о регистрации бизнеса в Карелии. Да и то это мог быть другой человек. Фамилия и имя вполне заурядные.
СЕРЫЕ ОБЩАГОВСКИЕ БУДНИ
На этом воспоминания о преподавателях я закончу. Вернусь к серым общежитским будням. Как они протекали? Учились. Пили водку с регулярностью раз в неделю, за исключением времени экзаменационной сессии. Я не помню, когда точно меня перевели от Рогозина и Благина к Свойскому, Каяве и Сюзмяляйнену, может быть и на втором курсе.
Но ещё когда жил я в третьей комнате, у меня появился друг – Саша Москалёв, студент, наверное, четвёртого курса, когда я был на первом. Он был очень симпатичным парнем, но хмурым таким, и ходил всегда носом вниз, не смотря по сторонам. Родом вроде он был из Николаева. Все знали, что он женат, но жена живёт где-то в другом месте. Или учится на другом факультете. Сейчас не вспомнить. Саша был большим книголюбом и жил в соседней с третьей, надо полагать, во второй комнате, вместе с Витей Гундаловым и Андреем Гусевым. Тут как раз случился в нашей жизни Коля Большаков, мужик из Ленинграда, поступавший на филфак, судя по всему бисексуал, сразу же приметивший смазливого Сашу.
Но сейчас речь о Саше Москалёве. Он съездил в турпоездку, может и со своей таинственной женой то ли в Чехословакию, то ли в Польшу. Привёз какие-то диски «сорокопятки», что-то из носильного барахла, какие-то ручки и карандаши.
Однажды днём, может быть, это был выходной, когда мы сидели в девятой комнате, занимаясь каждый своим делом, мы услышали страшный грохот, донесшийся из соседней комнаты. Оказалось, что Саша выбил плечом окно – оно было вровень с асфальтом, а полы комнаты первого этажа находились на полметра ниже этого уровня, и убежал. Мы тогда ничего не поняли и несколько месяцев я ничего не знал про это происшествие. Ни про то, кто и как и за чей счёт вставлял новые стёкла. Потом мне рассказал об этом тот же Саша.
Он был в комнате один – учил уроки, как вдруг в неё ворвались нескольку мужиков во главе с Колей Токко – братом нынешнего декана карельского иняза, а тогда – простой преподавательницы немецкого на нашем факультете. У Коли в руках была ножка от стула. Саша безошибочно почувствовал, что будут бить – и больно. Осмотрелся по сторонам и решил пробить спиной стекло. Убежав, он ночевал несколько ночей у его однокурсника Серёжи Спиридонова, который сейчас является большой шишкой на московском медиа рынке.
Он живёт сейчас в Нью-Йорке, в соцсетях имеет профиль только в Одноклассниках. То, что это именно тот Дворкин, я определил по тому факту, что несколько его друзей живут в Петрозаводске, да и физиономию я смутно помню.
У меня также украли из третьей комнаты куртку, купленную в Сортавале мамой, несколько финских водолазок (не исключено, что вором был тот же Благин, кто их спёр), а Саша Каллио украл ботинки и диск Би Джиз.
Об этом расскажу. В Сортавале на рынке были деревянные киоски, в которых продавался разный товар. Как-то я там, уже несколько лет спустя, купил просроченную фотоплёнку, надеясь вытащить её недостатки при проявке, как-то раз ещё что-то покупал. Но в тот раз вдруг заметил ботинки. Кирзовые. Стоили дорого, рублей девять, поэтому их никто и не покупал. Они были похожи на обувь американских морских пехотинцев, а как попали в ларёк на рынке, я понятия не имел. В общем, когда я их покупал, рядом нарисовался Саша Каллио и поинтересовался покупкой. То есть он знал, что обувь моя, поэтому потом и украл её вместе с пластинкой.
Он тогда как бы ни с того ни с сего зашёл в нашу третью комнату, выяснив каким-то образом, что я и Серёжа Свойский, которого он тоже знал, там жили. Якобы, проходил мимо и решил навестить. Посидел, что-то говорил. В какой-то момент может, мы пошли покурить, а он в комнате остался. Возможно, у него с собой была объёмная сумка, он же проезжий был, в которую легко было запихать и ботинки, и пластинку. Потом быстренько распрощался, и был таков. Пропажу я обнаружил чуть ли не через месяц, потому что ботинок тех не носил, а диск мне играть было не на чем. Эйнар говорил, что если Каллио ещё зайдёт, то можно будет ему по репе настучать, но мне этого меньше всего хотелось.
Когда я приеду в родной город, то настучать по репе могут мне. Если не убить. От них всего можно ожидать. Правда, надо сказать, что Каллио затем пропал из моей жизни надолго. Он заходил в тот раз в общагу в середине 1970-х и проявился лишь в 1991 или 1992 году, по телефону, как-то нашёл меня, когда я работал в Петронете уже, и позвонил. Вот всё время как-то безошибочно находил. Наверняка его наводили.
На том же самом курсе, то бишь на первом, напротив нашей комнаты поселился один в комнате мужик в возрасте лет явно за сорок, а может и за пятьдесят. Был ли он каким преподавателем, история умалчивает, но то, что я потом точно выяснил – он был отцом одного из школьников сортавальской школы номер 1, худого баскетболиста по фамилии типа Куваев, которого Олег Кортелайнен, мой одноклассник, очень здоровый парень, мог перешибить соплёй, но не перешиб, возможно, опасаясь репрессий со стороны старшей школьной мафии. Я однажды был свидетелем, как Куваев в вестибюле школы махал кулачонками перед носом Олега, а тот стоял и ничего не делал. Но не о его сыне речь.
Мужик был мирный и спокойный. Буйным был я. Где и как я напился однажды вечером, сказать я не могу. Только помню смутно, что сидел на полу с сигаретой в фойе первого этажа, а он проходил мимо, видимо в свою комнату, и сделал мне замечание.
Я сделал вид, что не понимаю, к кому обращено замечание, и стал осматриваться по сторонам, зная, впрочем, заранее, что кроме стены за моим затылком ничего нет. Он не стал возникать и прошёл в комнату.
Проснувшись поутру, я понял, что дело может пахнуть керосином вплоть до отчисления, и лучше бы мне пойти к нему в комнату и извиниться. Что я и сделал. Мужик оказался человеком нормальным, и мои извинения принял. Трудно было не принять – я каялся, называл себя дураком и обещал, что это никогда не повторится. Хотя твёрдо знал, что повторится что-нибудь другое.
Как-то раз я зашёл в комнату к Вите Гундалову, где он жил с Андреем Гусевым, с которым мы потом подружимся. Саша Глухов, живший с ними, потому что в этой части общаги комнаты были на троих, сидел на кровати и что-то читал, Гундалов с Гусевым киряли водку, налили мне стопарь, Глухов сказал: «Закуси, не то опьянеешь», на что Гундалов с вызовом возразил, что пить надо как раз для того, чтобы опьянеть, иначе нет смысла.
КНИЖКИ НА ЗАБУГОРНЫХ ЯЗЫКАХ
С книжками на английском языке на инязе не было никаких проблем: во-первых, много их ходило по рукам и давалось почитать тому, кто хотел, во-вторых, можно было, во время поездки в Питер или в Москву, зайти в букинистический и купить книжку рубля за три. Это было дорого, конечно, по сравнению с книгами на русском, стоившими копейки. Но деньги у меня были. В Ленинграде один из магазинов находился на Старом Невском, рядом с Московским вокзалом, откуда уходил поезд на Петрозаводск, и куда он приходил. В Москве один такой магазин из трёх, наверное, был на улице Веснина, недалеко от МИДа. Я хорошо помню, как однажды перед входом в этот магазин мужик предлагал книгу, естественно на английском, про Уотергейтский скандал, до которого мне лично не было тогда никакого дела (как нет и сейчас).
СОСЕДИ, КОТОРЫЕ НАС ОКРУЖАЛИ
Вадим был одним из гнуснейших созданий, которых я когда-либо видел. Впрочем, тогда я мало кого вообще видел к моим годам 18–19.
Кроме Вадима я помню ещё филфаковца Муху. Причём запомнил я его только и единственно потому, что, когда курили у того самого окна, кто-то, увидев на стекле летающее насекомое, сказал: "Муха!" И тот филфаковец откликнулся, спросив: "Что?"
И ещё, точно уж последний парень с филфака был хохол Гнатенко. Он был у нас самопровозглашённым старостой этажа, пытался наводить какой-то порядок. Один раз, помню, приходил к нам в комнату и хотел нас подбить на то, чтобы по очереди, комнатами, мыть мужской туалет или что-то такое. Напирал на то, что, мол, вот когда приходишь в тапках в комнату из туалета, то на подошвах тапок остаётся запах и трудно с ним спать. Ничего такого мы ни разу не ощущали, и его инициатива так и заглохла. Не хватало нам, парням с иняза туалеты мыть!
Вообще сейчас никак не восстановить, когда точно это было. Думаю, что это был 1973 год – осень. Когда я поступил и приехал, а Марии Осиповны уже не было. Или год 1974, лето.
Надо сказать, что это был второй раз, когда я, возможно, избежал мордобития – первый раз меня спас Слава Пичугин и тот факт, что порывавшийся набить мне морду чувак знал и уважал его маму – библиотекаря.
Тот парень был приятелем Демида и Каллио и встретился, будучи рядом с каким-то амбалом нам, когда мы прошли угол улицы Суворова и 40 лет ВЛКСМ и были недалеко от городского дома культуры, где я в 1979–80 годах буду вести дискотеки.
Но тогда я был на втором или третьем курсе и шёл как раз в той самой белой куртке Джеймс, о которой говорил выше. Самое интересное, что этого парня, который ко мне пристал с той же самой просьбой “дай закурить” я хорошо знал.
За год до этого я даже договаривался с ним после того, как “демид-каллио” меня с ним познакомили на предмет покупки у него чего-то джинсового. По-моему, он говорил, что у него есть польские джинсовые куртки “Одра” и обещал мне продать одну моего размера.
ВТОРОЙ СОВХОЗ. ВИДЛИЦА
Поставили нас на разгрузку картошки. Начинали мы работать чуть позже всех после того, как девчонки заполняли мешки, каждый кило по 50, и заканчивали тоже позже. Стояли эти мешки вдоль борозды аж до горизонта через каждые метров десять, а Серёжа с Андрюшей будущим министром (кто б знал!), хватали мешок за концы и бросали в кузов прицепа трактора, где стоял я и опорожнял этот мешок в кузов, а сам мешок вешал на борт тракторного прицепа. Ребята внизу были здоровые как лоси, а я был похлипче, конечно, но и работа была у меня полегче. Тогда в аккурат вышел диск Пола Маккартни «Band on the Run», а диски у нас появлялись, прослушивались и тексты выучивались (иняз всё-таки, не хрен собачий!) очень быстро, и мешки ребята бросали с припевом «Хоп, хей хоп!» Была ещё одна не совсем приличная и совсем не иностранная припевка:
Опа, опа, срослись пизда и жопа! Этого не может быть, промежуток должен быть!
К которому время от времени могло добавляться не в рифму совсем с предыдущим: «А без промежутка – жутко!» Филологи, блин. Хотя «блин» ещё тогда не говорили.
Ну вот работаем мы так неделю, работаем другую, крепко спим, я хожу с любимой на Ладогу гулять по вечерам. Причём в один вечер эта очень примерного поведения девочка из хорошей семьи, сильно напоминавшая тогда внешне Пэрис Хилтон, напилась, как свинья, водки, совсем даже и без меня, а с одной девчонкой, жившей на картошке в той же комнате за стенкой от нас. Даже не с французского отделения та была. Они с ней выпили бутылку на двоих, и мне пришлось её заставлять выблёвывать всё съеденное и выгуливать часов до трёх ночи, пока не прошёл частично хмель, благо было очень тепло.
Целовались мы с ней взасос, потом продолжили и в другие дни и вечера. Совсем как в песне, которую поёт Михаил Ножкин в пропагандистском советском фильме «Судьба резидента».
С ненаглядной певуньей, мол, в стогу ночевал. Словом, жизнь хороша и, опять же, мы уже не первогодки какие-то, а народ бывалый, на кривой козе не объедешь. Да и конфликт с местными, единоразовый, только было вспыхнув, разрешается с помощью директора совхоза Степанова, который в перестройку внезапно станет депутатом и известным политиком, а потом так же внезапно затухнет и сойдёт на нет.
Однажды вечером, когда мы все втроём возвращались с работы, мы услышали за спиной: «Эй, Манин, стой!» Ну, остановились все трое вместе с Маниным, подождали мужика, у которого в одной руке была бутылка «бормотухи», а в другой – газета «Олонецкая правда». Мужик был ещё не сильно пьян и смог нам изложить содержание статьи, в которой было написано про то, что три студента пединститута выполнили план погрузки картошки зверосовхоза на 90 или может и больше процентов. Это верно, что кроме нас её, проклятую, никто не грузил в этом совхозе. В газете, мы убедились, были все три наши фамилии, но у Манина была самая короткая, поэтому, видать, мужик её и запомнил. Местный житель хотел очень выпить с передовиками картофелепогрузочного фронта, и мы долго себя не заставили упрашивать. Бутыль была до смешного мала, но вот продолжили ли мы потом в тот день, я не помню. Скорее всего нет, в совхозе мы, в отличие от стройотряда, пили мало. На фото - Степанов справа от Катанандова в 2000 году.
А потом ещё запомнился уже не эпизодец, а полный эпизод. Опять же, возвращаемся с работы, бежит за нами барышня, видно по стати и по говору, что образованная, по крайней мере на уровне техникума.
Мы останавливаемся, она нас нагоняет и объясняет, что рожает корова, но роды идут трудно и надо бы помочь. Ну, мы с Серёжей сразу же молча направляемся помогать, а Андрюша, всегда бывший тормозом, хотя тоже повернул за нами, стал уточнять на ходу, а что же нужно будет делать.
Как что? – ответила зоотехник – «Тащить надо будет телёнка!»
«Откуда?» – спросил Андрюша? (Я же говорю, тормоз ещё тот). Потом, сообразив по обалденно-недоумённому выражению лица молодого зоотехника и подумав немного, он рассудительно спросил:
«Оттуда?»
«Оттуда!» подтвердила зоотехник.
Роды мы приняли. Телёнок действительно выходил ногами (может, у них так принято), вылилось громадное количество околоплодных вод «оттуда» из коровы, телёнка обтёрли соломой и через 10 секунд он уже встал на ноги и стал искать, похоже ещё слепой, вымя мамаши в рассуждении чего бы покушать. Вот так я, первый и последний раз в жизни, выступил в какой-то мере в роли акушера, который есть, между прочим, французское слово, а вот акушерка уже слово руссифицированное. По-французски она – «акушёз». Но это есть предмет другой темы.
Где-то на третьем курсе мы жили с Каявой, Свойским и Сюзмяляйненым в третьей комнате. А в комнате напротив, наверное, шестой, поселились три девчонки: две с филфака: Зина, фамилии не помню, и Маша Саркисян, а одна – с немецкого отделения иняза – Марина Смирнова. Зина потом Зина сойдётся с Гиви из Грузии, который поступал (но не поступил) на филфак и курил анашу. Это мне рассказывал Эйнар, зашедший случайно к нему в комнату и увидевший, как они с другим чуркой сидят и курят, а на полу между их кроватями стоит мешочек с анашой. Этот Гиви, видимо, дал взятку нашей комендантше, и она его поселила в отдельной комнате с каким-то соплеменником (те комнаты были рассчитаны на троих), наверное, комната номер два, окна которой выходили на к-р «Победа». Гиви не только сношал Зину, но и заставлял мыть пол в его комнате, о чём мне потом расскажет подруга Зины Марина. Потом Зина станет работать продавцом сначала в книжном магазине, вроде даже вместе с Галкой Шевченко, потом в – в универмаге "Карелия", где я её увижу в конце 1980-х, и она даст мне координаты Марины Смирновой, потеряной из вида на все годы с 1978 года примерно… И я этими координатами воспользуюсь и с Мариной встречусь в 1988 первый раз и в 191 – второй. В Питере. Опять же, по хронологии это относится к этапу моей работы на Карельском ТВ.
БЫТ НАШЕЙ ТРЕТЬЕЙ КОМНАТЫ
В третьей комнате мы жили дружно и хорошо. Покупали картошку в 119 магазине, тогда ещё везде продавался сыр и колбаса и продавщица спрашивала: «Вам куском или нарезать?» Мы просили всегда порезать грамм сто-сто пятьдесят. Картошку чистили в туалете, чтобы очистки сразу в унитаз спихнуть, а варили её на электроплитке в комнате. Электричество-то было для нас бесплатным. Один раз, когда я чистил картошку, до меня доебался художник В. Левицкий. Кстати, жив в соцсетях. У нас, как я уже говорил, была куча друзей со стороны, из города. Был финн Гоша, покончивший с собой, когда я был в армии, был "автогонщик" - провокатор. Ну как “друзей”? Никакие они не были друзья, просто могли всегда зайти в комнату если кто-то из нас там был, на правах, скорее, приятелей. Ну вот Левицкий как-то раз зашёл в туалет и стал канючить что-то на предмет занять у меня пять рублей с обещанием через три дня отдать. Ага, знаем, как ты отдашь! Я ему говорю: «Смотри, Левицкий, как мы живём, какие пять рублей, ты о чём вообще? Вот картошку чищу, чтобы поесть, а на пять рублей я бы в ресторане поел и выпил бы». Не помню, чем дело кончилось, вроде он отстал.
К картошке была обычно либо селёдка, либо грибы, которые присылали из дома, либо сами мы привозили. Хорошо помню, что однажды мы оказались одновременно в присутствии грибов от моей мамы и отчима, и от родителей Свойского. Мои маринованные грибы были несколько с червями, не совсем молодыми боровичками, в банке было меньше приправ и т.п. Грибы от Свойского были идеальными маленькими белыми. Без единого червячка, вкуса не помню, но, наверняка вкуснее моих. Ели, впрочем, всё, как в рассказе Чехова про гуся. С аппетитом.
Примерно в то же самое время, что мы ели грибы с картошкой, в моей жизни появилась Наташа Балакирева. Полный рассказ о ней - в нецензурном посте.
Несколько раз мы ходили на танцы в нижнее здание пединститута на Пушкинской. Однажды я пошёл туда в штанах, пошитых из ткани «диагональ» по тогдашней моде в ателье в Сортавала. От бедра брюки шли расклешёнными, и у земли достигали сантиметров тридцати. Я даже, помню, заказал отвороты на них зачем-то. То есть материи ушло немеряно. Я их особенно не носил, уж очень они внимание привлекали, от местных хулиганов можно было и пиздюлей отхватить за такой выебон.
Кстати, один раз со Свойским именно это и случилось. Выделяясь своим прикидом, у него тоже были сильно расклешённые штаны, и носил их он повседневно, а плюс к ним длинное пальто, всё чёрное, он шёл со мной по проспекту Ленина. Уже темно было. Недалеко от пединститута его окружили хулиганы. Человек пять. Меня как-то не тронули, может потому, что я был одет «нормально». Слегка ударили его по лицу, я, конечно, только наблюдал со стороны, прикидывая, чем дело кончится и помятуя, как он сбежал тогда после танцев, не слишком думая обо мне. Да и сделать ничего нельзя. Но как – то рассосалось, дальше бить не стали. Что-то говорили про «еврейскую морду», помню. Но не помню, как он из этого выпутался. Может быть, прохожие вмешались. На наших отношениях это никак не сказалось, потому что мы же были оба достаточно умны, чтобы понимать, что ни один из нас в жертву себя ради другого не принесёт.
Был ещё как-то эпизод, когда регулярно посещавший нашу комнату Саша Ремянников, не поступивший на иняз вместе с нами и друживший с Мейкупом и сыном комендантши, тоже в пьяном виде стал оскорблять Свойского в том же антисемитском духе и только и ждал, что тот залупится, тогда крепкий и плотный Ремяников непременно бы Сержа отпиздил. Но Серж всё понимал и не залупался, я сидел за столом 3 комнаты рядом с ним и никак не реагировал, пока Эйнару не надоело и он не сказал Ремянникову, чтобы тот охолонул.
Однажды перед танцами в нижнем здании наши весьма видные мужчины с иняза решили провести эксперимент. Он состоял в том, чтобы поесть лука и испортить тем самым собственное дыхание, а потом приглашать дам, намеренно держа своё лицо как можно ближе к лицу приглашаемой. По-моему, с луком даже грамм по сто пропустили водочки. Но я не помню, чем эта затея кончилась, очевидно, был занят своим делом. Зачинщиком дела был Миша Резников, неотразимый полуеврей, полуармянин, которому даже и с таким запахом изо рта дала бы каждая вторая девка не только с иняза, но и всего Петрозаводска
Как я уже рассказывал, мы ездили на картошку всего три раза. Первый раз – в Кукшегоры, второй – в Видлицу, а третий – в Совхоз «Ильинский». При всём при этом третий картофельный студенческий сезон перевернул самым неожиданным и решительным образом и к самому лучшему, слава богу, всю мою жизнь. Только вот для того, чтобы связно его изложить, потребуется немало букв, так что запасись терпением, читатель.
ТРЕТИЙ СОВХОЗ, ПЕРЕВЕРНУВШИЙ ЖИЗНЬ
Так вот. В этом лагере вожатым работал учитель труда Сосновецкой школы некто Коля Верховский, для которого встреча с нами тоже станет поворотным пунктом в его жизни, потому что он бросит свою жену и сына и переедет в Петрозаводск, где будет жить даже вначале в нашей общаге на Ленина, которой уже нет, теперь на месте комнаты номер 5 раздевалка.
Как нет, впрочем, и Коли, умершего в конце прошлого века, так и не оправившись от автомобильной аварии.
На снимке С. Бойцова - Коля в Петрозаводске на фоне интерната, где работал “воспитателем” и потрахивал малолетних воспитанниц.
Итак, причём тут Коля? Да просто взбрело Свойскому от совхозной тоски подбить меня на авантюру и съездить в гости к Коле, в тот самый Сосновец прямо из совхоза Ильинский Олонецкого района. Мы то ли написали, то ли позвонили нашим подружкам с пятого курса, пребывавшим в Петрозаводске, и попросили их прислать телеграмму о том, что нас «приглашают на свадьбу в Сосновец», то ли ещё что, в любом случае всем этим Свойский и занимался. Подружки сделали всё, что от них требовалось. Только по уму-то телеграмма должна быть заверена где-то, в ЗАГСе, к примеру, чего в нашем случае не было сделано. Словом, сели мы в мурманский поезд и прибыли поутру в тот самый Сосновец. Пришли прямо в школу и выяснили, что Коля уехал на машине на целый день в Беломорск и вернётся к вечеру.
Пошли подкрепиться в местную столовую, и едва начали трапезу, как к нам подвалил какой-то полупьяный мужик старше нас примерно втрое с непочатой бутылкой водки и банкой бычков или килек «в томате» (фирменная закусь по тем временам) и как-то сразу с нами сдружился. Мы направились к нему домой, где пили, спорили по поводу футбола и боления за «Динамо» или «Спартак» (мне было фиолетово и то и другое). Свойский в какой-то момент стал кричать на него что-то вроде: «А ты зачем, сука, у финнов Сортавала и Выборг забрал?!».
Мужик был ветераном Карельского фронта, ну и всяко разно. Вконец очумевши, но ещё на ногах пошли уже под вечер и нашли Колю Верховского в той же школе. Потом ночевали у него, ездили в Беломорск к подругам-пионервожатым, с которыми сошлись во время лагеря. Словом, славно провели недельку или больше.
Но всё хорошее в жизни кончается, и надо было возвращаться в совхоз. В совхозе начальниками над нами были, как сейчас помню, Куликов, (слева), препод немецкой кафедры, и Карельский (справа) из кабинета звукозаписи, покойный ныне, погиб в автокатастрофе потом, уже в перестройку.
Он некоторое время был директором гостиницы «Северная». Что мне запомнилось тогда, Толик Борзов был с ними как бы на равных, совсем не ровня нам, простым студентикам. Смотрел на нас осуждаючи, помню. Недолго думая и не шибко смотря на нашу липовую телеграмму «с вызовом на свадьбу», мы были отправлены в Петрозаводск прямиком к ректору Бритвихину, которому и должны были дать объяснения. Тут я, надо сказать, приуныл, потому что был я отличником, и мне совсем не хотелось иметь ни выговоров, ни прочих неприятностей. Ведь три курса ВУЗа были уже позади. Серёжа Свойский меня успокаивал как мог:
«Не ссы, Бритвихин с моим папашей в одном институте учился, и вообще они кореша, вместе в Харлу работали, так что, ну, пожурит немного, этим дело и кончится.»
Успокоился я ненадолго. Дело в том, что как раз в этом месяце ректор Бритвихин был в отпуске, а замещал его … бывший военный прокурор, фамилию которого я не помню, потому что сделал всё, чтобы в своё время забыть о нём, как о кошмаре. Когда мы явились под его рыбье-стеклянные очи, он встретил нас приветствием: «А, дезертиры! Ну садитесь, пишите объяснительные.» Мы написали что-то типа: «инкриминируемое нам оставление совхоза не совсем правомочно, ибо у нас было на то основание, как-то: телеграмма и т.д.», что-то такое ёрническое, одним словом. Прокурор только взглянул на бумаги, а потом протянул: «Ага, вот как раз такие бумаги мне на фронте писали дезертиры. А я их быстро под трибунал, а потом – в расход! Давайте-ка не придуряйтесь, а пишите нормальные, ГРАЖДАНСКИЕ объяснительные!» Ну, написали тут же гражданские. Так, мол и так, раскаиваемся, согласные на любое наказание, но хотим искупить вину, оставаясь в любимом ВУЗе. Прокурор одобрил и вынес вердикт: «Так вот, Свойского мы отчислим, так как у него строгий выговор уже есть». Свойский года за два до этого умудрился дистанционно, через дверь, но тем не менее достаточно внятно послать на хуй проректора по хозяйственной части, который ходил с проверкой по общежитию, чего Серж, будучи сильно перешоффе, знать не мог и принял его за студента, непонятно почему ломившегося в дверь.
Но вернемся к нашему проректору-прокурору, который вынес вердикт и по мне: «Ну, а Николаев, (то есть я), посмотрим, что с ним делать, но, думаю, что минимум «строгача» обеспечим. Пока же вы оба поступаете в распоряжение проректора по хозяйственной части».
Того самого, кстати, посланного Свойским на три буквы проректора! Неисповедомы пути студенческие! Кстати, проректор оказался мужиком вполне приличным, сказал, что что ж вы, дураки, бумаги-то не выправили про поездку. «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек!» – изрёк он впервые тогда мной услышанную присказку, которую как мелодраму и как фарс, и как трагедию так часто и на все лады исполняли в совдепии и исполняют по сю пору на Руси.
Ведь и вправду дураки были. Коля Верховский ведь предлагал «за шоколадку» сделать у местной фельдшерицы любую справку. С этой справкой, даже при всей внешней ее «липовости», никто бы к нам не подступился, да ещё бы и пофлиртовали бы с ней, с фельдшерицей. Не так уж часто в Сосновец студенты иняза заезжают. Ну да, ветер в головах свистел тогда, не озаботились. Конечно, фальшивостью такой справки, выданной сразу двум нам, разило бы за версту, ну, можно было бы посоветовать фельдшерице написать, что оба отравились. Правда сам факт отъезда по незаверенной телеграмме тоже был серьёзным проступком, но могли бы, по крайней мере, нас оставить и больше не преследовать.
А да, вспомнил, кстати, что ведь в тот же сезон в Ильинском я опоздал к началу совхозных работ и приехал туда на поезде из Сортавалы, где Томка мне сделала справку, как сотрудник санэпидстанции, что я проверялся на эпидемиологическое заболевание или как-то так. Справка вроде давала три дня нетрудоспособности.
«Вот тут, под асфальтом, метра два вниз, просел грунт и сломал своей тяжестью чугунную трубу, сказал он, «Ваша задача – до неё докопаться.»
« Ну и прохиндеи эти двое!
Их гонят из совхоза, объявляют выговоры и тут же поощряют!
Никогда в истории иняза такого не было ещё!».
Ну и да. Прохиндеи и есть.
Чем и гордимся.
КАК ЭТО ПОВЛИЯЛО ПОТОМ НА ЖИЗНЬ
Серёже по распределению выпал посёлок Хийденсельга в Питкярантском районе. В то время парням было важно выбрать для распределения именно рабочий посёлок или районный центр, а не школу в сельской местности, потому что из первых мест в армию забирали сразу же. В пединститутах никогда не было военных кафедр, а в сельской местности учитель обязан был отработать три года, а потом гремел в армию. После армии же, которая для срочнослужащих с высшим образованием продолжалась на полгода меньше, ты был свободен как ветер. И тут важно отметить, что Харлу был выбран мной не случайно, а потому ещё, что это был самый ближний к моему родному городу Сортавала пункт, имевшийся в списке на распределение. На выходные я приезжал к маме, обычно в субботу после полудня, а уезжал в Харлу на автобусе, который шёл 50 минут, к началу школьного дня в понедельник. В субботу же и воскресенье я вёл дискотеки в местном доме культуры. Был диджеем, так сказать. Дискотеки, как явление тогда совсем новое, пользовались большой популярностью, первая, в Петрозаводске, тоже была организована нами в институте, и Сортавальская стала популярной.
Ну и ни фига себе вопрос!
Конечно, я смотрю на эту перспективу только так как и могу смотреть, то есть как на хрустальную мечту, которой никогда не суждено сбыться.
«Это всё реально, – сказал Стас.
Если ты не против (ещё бы я был!?), то я тебя переброшу из Питкярантского военкомата в Сортавальский, ты пойдёшь в погранвойска.
Ну в «учебке» придётся побегать, но ничего, для здоровья полезно, потом через пару месяцев дадим сержанта и будешь у нас в погранотряде освобождённым секретарём комсомольской организации, даже ночевать сможешь дома». У меня аж «в зобу дыханье спёрло».
Такое предложение было пределом моих мечтаний. «Ну и чудненько, сказал Стас, значит, по рукам!» Ясен пень, по рукам. Сижу я в своём Харлу в комнате в общежитии, слава те господи с паровым отоплением и холодной водопроводной водой, хоть и с деревянным туалетом на дворе и жду, когда меня призовут, конечно, совершенно не готовясь к урокам, а бухая чуть ли не через день со своими подружками с верхнего этажа (всего их два этажа и было-то) нашего общежития. Кстати, отношения между нами были исключительно платоническими, хотя, похоже, вахтёрша настучала моей экс-супруге, которая приезжала один раз ко мне в Харлу то ли в феврале, то ли в марте 1979 года, что я слишком часто хаживал наверх, проходя мимо неё, так как это было неминуемо. Но единственное, что мы там делали, были разговоры, слушание музыки и питьё водки, иногда с выходом на квартиру к друзьям этих самых подружек. Впрочем, это ветвь совершенно другой темы воспоминаний.
Вдруг приезжает как-то вечером, уже в марте, Стас на своём «уазике» с шофёром, ему по штату был шофёр положен, и огорошивает меня скорбным известием о том, что весной 1979 года призыва в погранвойска нет. В отличие от других родов войск, в погранцы набирали один раз в году, а не два, как в остальные войска, и, вроде, этот набор чередовался: один весной, через год осенью. Картина маслом, конечно. Расстроился я сильно, взгрустнул, ну и, наверное, выпил опять же с тремя подружками.
Я их сфотографировал в моей комнате на фоне взятых в школе плакатов про Англию и Лондон.
Готовлюсь уже идти в ряды обычным порядком, как вдруг тот же Стас на том же уазике приезжает, весь сияющий.
«Есть набор в погранвойска этой весной!» Немая сцена из «Ревизора» была ему ответом.
«Но набирают в Москву. А в Москве единственная пограничная часть – в Шереметьево 2. Тебе, со знанием языков, туда прямая дорога, будешь паспорта у иностранцев проверять. Согласен?»
Ну ещё бы нет! В общем, перекидывает меня Стас в эту команду, я увольняюсь со школы, причём, поскольку отношения с директоршей средней школы посёлка Харлу у меня были хуже некуда, и на уроки я, честно говоря, последнее время сильно забил болт, хотя и проводил уроки с огоньком и весело.
Мои ученики примерно в марте 1979 года, когда я (справа с пальцем, указывающим на камеру) уже готов был с ними расстаться
С младшими мы играли в мяч и разучивали «Жё жу» и «Жё не жу па», что их сильно веселило, как и причастие прошедшего времени французского глагола «терять», что звучало «пердю».
Со старшими, кто хотел, конечно, мы разбирали тексты «Аббы» типа «Я поцеловала учителя, Деньги – деньги, или Супер – трупер».
Так вот, директорша, которая пару раз поприсутствовала на моих уроках, неоднократно грозила мне, что напишет плохую характеристику. Характеристика мне была совершенно по фигу, кому она нужна в армии? Но это было дело принципа, и однажды, во время одного из учительских собраний, которые я никогда не посещал, а все остальные учителя во главе с директором посещали, я взял спрятанный ею в ящике стола ключ от сейфа, достал печать школы, и наставил себе оттисков на чистых листах про запас. Напечатать на одном из листов отличную характеристику и подделать подпись было делом нехитрым, но всё это, конечно, не понадобилось совсем. Удовлетворённость от удачно провёрнутой операции, тем не менее, осталась.
Как я и обещал в начале первой части, повествование моё, оно же воспоминание, не идёт строго по хронологии. Работа в Харлу уже не относилась к периоду “петрозаводского взросления”. К сентябрю 1978 года, когда я начал там работать, мне было 23 года и три месяца от роду.
В студенческие времена я жил хорошо. И, можно сказать, очень хорошо. Мой месячный доход составлял сначала в 140, а потом в 146 рублей в месяц. Он складывался из стипендии сначала обычной, в 40 рублей, а потом повышенной, в 46 и почтового перевода, который приходил от мамы неукоснительно, как поезд во Франции, на почту и составлял ровно 100 рублей. Это были деньги, заслуженные папой до того, как Хрущёв стал разгонять советскую армию в 1950-е годы. Поэтому, даже если учесть, что пропивалось тоже достаточно много, в деньгах недостатка за все пять лет у меня не было, и мне практически не пришлось подрабатывать на старших курсах, если не считать натирания полов в публичной библиотеке, куда меня устроила тёща, заведовавшая там отделом. Но это было уже в 1978 году, потому что я в первый раз женился 15 декабря 1977 года. Да и то, паркетные полы потом сломали для ремонта, натирать их нужда отпала, но денежки я месяца три исправно получал. Поэтому у меня было, на что покупать шмотки, которые мне хотелось купить, и пластинки, которые я покупал, нечасто, впрочем, неизвестно зачем, так как даже проигрывателя для них у меня не было. Из одежды я купил пары три джинсов, джинсовую куртку-пиджак Lee, джинсовую же жилетку Wrangler, белую вельветовую куртку в мелкий рубчик, туфли на платформе модные тогда и что-то ещё, чего сейчас не вспомнить уже. Только помню, что одну пару штанов, которая оказалась женской по покрою и не линяла, если её не класть в раствор с хлоркой, что я и сделал и она немного полиняла-таки, но не так, как выцветают Индиго джинсы, я купил рублей за 80, а продал за 120. Причём продал одному дельцу из студентов университета, который кому-то загнал их за 160. Курточка Lee, спускавшаяся ниже пояса, досталась мне тоже вроде за 80, и была перепродана приятелю Славе Пичугину, естественно, дороже, после носки пару лет. Дружба дружбой, а бизнес бизнесом.
Из «пластов» я помню «The Slider» Марка Болана рублей за 40-45, Диск Jethro Tull Living in The Past, Beach Boys Good Vibration и ещё что-то типа сборников Top of the Pops или Smash Hits. Их я купил у одного мужика, съездившего туристом на Кипр.
При этом хитрожопый Толик Борзов, который после ВУЗа, как-то не сдавая госэкзаменов за пятый курс поступил на работу в КГБ. Я всегда думал, что он и в армии не служил, но это могло быть и не так. В 2024 году я написал в сети Вконтакте Володе Рагозину вопрос, не знает ли он, что сейчас с Борзовым, который не засветился нигде в Интернете. Он задал этот вопрос жене Толика Евсеевой, она сказала, что слухи про Борзова неверные, что он, мол, и служил в Прибалтике, и она к нему ездила, и учился хорошо.
На 4 и 5. Но я ведь ничего не выдумываю и пишу всё на основе либо своего опыта, либо свидетельств моих знакомых. Преподаватель Толика Сосновская точно его гнобила и считала никчемным в английском студентом. То же самое делала и Хилка Хюрсюлуото. Так вот, этот самый Толик мне продал только одну пластинку из двойника группы Jethro Tull, первую, на которой была инструментальная композиция Bourrée. Воспользовался моей темнотой, так сказать.
Но, надо сказать, что в начале 1970-х пластинки стоили не так уж и дорого. Самый последний «запечатанный» диск типа The Original Soundtrack группы 10cc мог продаваться за 50 рублей, а «двойник» доходил до 100 очень редко, надо было, чтобы диск уже сильно нашумел.
Когда же я пришёл в конце 1980 из армии, то познакомился с двумя спекулянтами пластинками – студентами «консы». Так звали петрозаводский филиал Ленинградской консерватории им. Римского-Корсакова. Второй, собственно, спекулянтом-то и не был, его звали Миша Козлов, и он учился по классу саксофона. То есть был не только тёзкой знаменитого Козлова, (Козла-на-саксе), но и дул в мундштук того же инструмента. Я его запомнил хорошо потому, что однажды звонил для него во Францию, в Ментону, его тёте из телефона-автомата и переводил. Разговор, естественно, прослушивался в КГБ, здание которого очень удобно располагалось в 100 метрах от телеграфа-телефона. Но это уже было в 1980-е годы, когда я работал на ТВ.
А вот имени второго я не помню, а фамилия у него была поэтическая – Жуковский. Вроде Сергей имя было. У него всегда была пачечка пластинок на квартире, которую они с Козловым снимали неподалёку от телецентра. На улице Фрунзе.
Я проходил мимо четыре раза на дню и часто к ним забегал по дружбе. Так вот, когда я только познакомился с ним, то хорошо помню, что в баре ДК «Петрозаводскмаш», где собирался так называемый «клуб филофонистов» под эгидой этого Жуковского, диск Донны Саммер She Works Hard for the Money пытались продать, и вроде даже кто-то купил, за сто рублей. Что мне показалось совершенно абсурдным.
К тому времени, впрочем, я уже перестал почти интересоваться поп и рок-музыкой, хотя уже появилась возможность смотреть первые так называемые «клипы» с выступлениями групп типа Блонди на широких бобинах на нашем ТВ благодаря активности ребят с «молодёжки» и программы 99–209.
Однажды даже смотрел какую-то передачу, которую вёл Артемий Троицкий, перемежавшуюся чуть ли не клипами с Дэвидом Боуи и Элисом Купером. Разумеется, в эфир это всё не выходило, но внутри узкого круга мы немного откусывали от запретных плодов, о которых так скоро споёт Бутусов из Наутилуса Помпилиуса.
Ещё вспоминаю один эпизод, когда я пробовал сам торговать шмотками. Приятель Сашка Ремянников, поступавший с нами на иняз, но заваливший английский, и друживший с Сашей Мейкупом и Лео Хаапалайненым, где-то достал партию кофточек со шнуровкой спереди, женских, причём это была продукция какого-то советского текстильного комбината. Он купил по блату, наверное, штук пятнадцать таких кофточек, рублей, может быть, по десять штучка, я купил у него штук пять по 15, уже не помню, но помню точно, что в мой приезд к маме домой продал парочку по 25 рублей в Сортавале маминым коллегам, бывшим тогда молодыми медиками.
Как-то раз я купил или выменял у Жени Кривошея футболку с изображением Христа и буквами под его портретом Jesus Christ Superstar. Портрет нарисовал и перевел трафаретом на майку сам Женя. Не помню, во что мне майка обошлась, но недорого. Может быть в пять рублей. Ремянников ею заинтересовался и сказал, что купит за сумму раза в четыре превышающую ту, что я потратил, но надо бы написать на спине майки Look at yourself. Так назывался студийный альбом группы Uriah Heep и значила фраза, соответственно, типа “На себя оборотись!”
Я вначале подумал, что если возьмусь сам малевать эту надпись, то рискую испортить майку. Поэтому попросил Андрюшу Гусева это сделать. Я знал, что он мастак по этой части, потому что Андрей носил майки с трафаретами на груди собственного изготовления, в частности с портретом Джона Леннона, под которого он сам косил, так как был немного похож, а круглые очки, возможно с простыми, без диоптриев, стёклами, придавали ему ещё большее сходство. Андрюша легко согласился, вырезал из бумаги трафарет, приложил к спинной стороне майки и губкой, смоченной в чёрной синтетической краске, написал требуемое. Денег за работу не взял, так как был по нашим понятиям сказочно богат.
Однажды он получил в наследство от умершей бабушки несколько тысяч рублей, не помню, 4 или 6, но точно не меньше четырёх, снял все деньги со счёта в сберкассе, положил в коричневый пакет с матерчатыми ручками за 4 копейки и принёс эти пачки похвастаться в нашу третью комнату.
Поступок был совершенно безбашенный, так как за такие деньги могли свободно дать ему по голове и всё отобрать или даже пристукнуть его. Но мы как-то не особенно были заточены на материализм, да и на преступление такого типа неспособны были пойти. А вот грузины, поступавшие на филфак (неудачно) и жившие в двух комнатах от нашей, думаю, вполне могли бы.
Но я был совсем дураком и когда Андрей спросил меня, зачем я испортил майку, я ему без обиняков сказал, что для того, чтобы продать за 20 рублей. Помню он даже как-то полупрезрительно покачал головой, давая понять, что, зная это заранее он, может и не взялся бы делать ту надпись. Ну да я много поступков, о которых жалел почти сразу же, делал в то время, да и после. Бессчётное количество раз.
Кстати, о грузинах. О том, каким эхом они отзовутся на моём послеармейском жизненном пути, я пишу тут. Из тех, кто запомнился, были два. Один такой писаный красавец, широкоплечий, высокий, с орлиным носом, и звали его соответственно, типа Гиви, просто поступал на филфак и присутствовал на нашем этаже, наверное, с месяц. За это время он успел сделать себе отдельную комнату под номером типа 6 рядом с местом, где му курили у окна. Он как-то быстро сумел подчинить полностью Зину с филфака, подружку Марины Смирновой. Он, по сути, сделал её своей femme soumise. Она не только удовлетворяла все его сексуальные прихоти, но и убиралась в комнате. Мне Марина об этом с возмущением рассказывала. Но этот Гиви или как его там не поступил и пропал навсегда из вида.
Второй был Гоша. Из Тбилиси. Этот зацепился и поступил и часто общался с нами. Он был добродушным, открытым парнем, и над ним по-доброму подтрунивали в том смысле, что “отхватил”. То есть женился на какой-то расплывшейся блондинке, которую боготворил, судя по его высказываниям. Он был неплохо прикинут, ходил в американских джинсах и чёрных ботинках, в которых через черный лаковый верх просвечивал красноватый оттенок кожи. Тогда была такая мода, пропавшая потом совсем. У меня тоже были такие полуботинки. Гоша, он же Жора, рассказывал, как такие как он фланируют, выставляя себя напоказ, по проспекту Руставели. Как сложилась его судьба, я совсем не знаю. Не исключено, что он поехал со своей женой по распределению в какое-нибудь карельское село. Как нельзя и сбрасывать со счетов, что мог увезти её в Тбилиси.
Эпизод, связанный, возможно, с теми же грузинами, как потом говорили. Я не помню, откуда мы возвращались с Серёжей, может быть из той же Публички. Проходим мимо стола с телефоном на входе в коридор, по обеим сторонам которого размещаются комнаты. А наверх, точно на такие же ещё три этажа здания, ведет лестница. На этой лестнице стоит немеряное количество девушек. 30 или 40 человек. Мы проходим, может и навеселе, отпускаем какое-то неуместное замечание типа что за народный сход тут. Потом узнаём, что из окна комнаты общежития верхнего этажа выбросилась студентка. То ли от любви к тому самому красавцу – грузину, что пользовал Зину, то ли под влиянием поставленных им же ей наркотиков. То, что замешан был тот грузин – это точно. Может потому и не поступил, что никакие взятки такое стереть не могли.
Грузины, надо сказать, чувствовали себя вольготно в России вообще и в частности в Петрозаводске. Я никогда с ними не контачил, но помню рассказы моей тёти Лёли о том, как какой-то грузин из Тбилиси прилетал в Москву торговать мимозой и тюльпанами на 8е марта и буквально заваливал свободную комнату в доме на Хибинском этими цветами. Через неделю, всё продав, он хорошо платил ей за такую «аренду» и улетал на год домой. Но как-то раз явился к ним и зашёл в гости по старой памяти. Как выяснилось, он прилетал «на выходные на ВДНХ», чтобы показать детям выставку. ВДНХ была в трёх остановках на автобусе от Хибинского проезда, если ехать по Ярославскому шоссе. Но этот гость мог позволить себе такси хоть обратно в Грузию.
Ещё один раз, когда я имел дело с грузином, было во время дежурства «народным дружинником» в Петрозаводске. Уже на старших курсах, 4 или 5м. И после того, как во время подобного же дежурства мне поставили синяк под глазом после того, как я заступился за девушку. Поэтому я и был осторожен в ситуации. А она выглядела следующим образом. У шашлычной «Кавказ» мы втроём или вчетвером плюс милиционер взяли одного грузина. Не помню уже почему, может он ругался, может дрался. Привели в «штаб», который находился буквально в двух шагах, в доме, где магазин «Мелодия». Я хорошо помню, что был Саша Глухов со мной и ещё кто-то, может Сережа Бойцов. Грузина усадили на стул перед столом, милиционер сел напротив, на другой стороне стола. Грузин выступал, схватился за телефон, стоявший тут же на столе, и стал набирать чей-то номер. Милиционер грубо вырвал трубку из его рук, потом подошел, взял за грудки и встряхнул, сказав что-то типа «сидеть!» Тот, хотя и был здоров и силён, притих, так как понимал, что с милиционером шутки плохи, и он может заночевать в кутузке, да не одни сутки там провести. А потом милиционера что-то отвлекло, и он отлучился. Может и в туалет пошёл. Задержанный быстро оценил обстановку и нас, сидящих на стульях типа тех, что ставят в кинотеатрах, расположенных метрах в двух от него. Встал и быстро ринулся к двери, которая оказалась открытой. Выскочил на улицу и был таков. Естественно, никто из нас и не пошевелился, чтобы ему воспрепятствовать. Я был научен горьким опытом, а приятели мои взяли на вооружение мой опыт тоже. То есть не захотели синяков ни в каких местах. Да, формально нападение на дружинника приравнивается к нападению на милиционера, но если бы этот грузин не просто сбежал бы, а кого-то из нас побил, то от осознания юридической ситуации легче не было бы. Потом милиционер появился, спросил, где грузин, выругался, сказал несколько укоризненных слов в наш адрес, но этим и ограничился. В конце концов сам виноват. Приковал бы наручниками к стулу или, раз отлучился, поручил бы наблюдать за арестованным не нам, а уполномоченному и обученному сотруднику. Дверь бы запер, в конце концов.
Вот и всё о грузинах. Всё ли моей учёбе в ВУЗе, я не знаю пока. На этом просто остановимся.
