Достаточно сказать, что одну из лекций, про современное искусство, вёл в этом Институте Коля Егоров, мой преподаватель французского. А другую, про политику, читал какой-то хмырь, надо полагать из общества «Знание», рассказывавший о «новом» (ну, для него новом) явлении в молодёжной культуре. Про панков говорил. О которых мы не только знали, но и слушали уже пару альбомов уже не помню кого, Сида Вишеса или Джонни Роттена. И все, конечно, были в курсе проткнутых булавками щёк и наслышаны о гимне хранения богом королевы, исполненном в стиле «панк». Только вот лектор тот произносил слово «панки» с ударением на последнем слоге! Панкѝ. Было смешно. Как смешна была и сама затея рассказывать учителям про вот это всё. Репродукции картин Дали и Магрита, что показывал нам Егоров, и рассказы безграмотных лекторов были, конечно, самое то, что нужно преподавателям Харлу, Хийденсельки и Питкяранты. По-моему, в этот период, я думаю, что курсы длились недели две, получилось так, что Коля Корпусенко тоже приехал из г. Сортавала в Петрозаводск, он познакомил меня с Геной Сорокиным (фото).
Гена был отсеком (ответственным секретарём) Союза журналистов Карельской АССР. У него был отдельный просторный кабинет в доме, где располагались редакции газет «Ленинская правда» и «Комсомолец». Он там, в этом кабинете, обедал тем, что приготовили в буфете через стенку. Потом я буду в этом доме частым гостем, и даже в 2010-е годы, приехав из Монреаля, что я проделывал ежегодно, пару раз туда зайду к Васе Петухову и к покойному Вене, редактору газеты «Северный курьер».
У Гены после так называемого «Петрозаводского феномена» 1977 года , то есть когда случилось озарение неба непонятным явлением, похожим на медузу (потом выяснилось, что это был запуск ракеты с космодрома «Плесецк»), случился сдвиг по фазе в сторону неопознанных летающих объектов. На работе-то делать ему особенно было нечего, вот он и стал изучать эту тему.
Где-то надыбал на английском книжку про «Голубой проект», или про проект «Голубая книга», что вернее, конечно.
Коля ему всю эту книгу переснял на фотоплёнку, и Гена так ненавязчиво попросил меня, «на досуге, ну если у вас, Саша, будет время, это не к спеху», что-то выборочно перевести.
Я и тогда уже, как и сейчас, ненавидел это слово «выборочно», потому что выбирать-то должен всегда заказчик, а не переводчик, иначе он по своему вкусу переведёт как раз то, что заказчику и нафиг не сдалось.
Словом, я сел и сбацал, за несколько месяцев, делать-то особенно и мне было тогда тоже нечего, к урокам я перестал готовиться чуть ли не с октября предыдущего года, все эти 900 страниц. Ну, там текста чистого было, если исключить схемы, рисунки и фотографии, страниц 800. Всё равно много. Отдал кучу исписанных мной листов Коле, он переправил в Петрозаводск, куда я больше не попаду до самой моей отправки в армию. Гена, видать, сильно впечатлился и стал считать меня за гиганта переводческого дела. То есть я по праву могу сказать, что 1979 год явился годом начала моей карьеры переводчика. Сорок лет стажа получается на 2019 год. Конечно, перевод, доведись мне посмотреть на него сейчас, пестрел бы кучей ошибок, но суть я наверняка передал, да и дарёному коню в жопу не смотрят. Скажите спасибо, что и так сделал, всё равно вам сравнивать-то было не с чем.
Потом я вдруг вспомнил, что этого Гену я видел ещё раньше, причём в бане на улице Красной, куда мы студентами регулярно ходили попариться с 1973 по 1977 год.
Баня стоит и осенью 2020 года (снимок) и действует, судя по надписи, похоже, в той же функции, что и 50 лет назад.
Этот человек явно еврейской внешности приходил мыться с сыном, и на него невозможно было не обратить внимания.
В первую очередь из-за длинных волос.
Ему тогда было лет 35–40, сыну не больше семи. Ещё чувствовалась в его поведении какая-то свобода, непринуждённость, отличие от общей массы посетителей бани.
Я не помню, в чём точно эта обособленность выражалась, но мы со Свойским внимание на него сразу обратили. И точно так же сразу же забыли.
Пока я служил, мне довелось встретиться с Колей ещё раз в Москве, во время увольнения, мы, помню ходили втроём: я, он и Лукин в общагу МАРХИ, где учился в то время начинавший восходить Андрей Макаревич, выпивали немного.
Всякий раз, когда мы встречались или переписывались, Коля вспоминал о Сорокине, передавал мне от него привет и т. п. Потом как-то раз Гена мне написал в войсковую часть письмо, а может я и звонил – в моём распоряжении был телефон, на который по дембелю, когда я уже приеду в Петрозаводск, придёт огромный счёт, как мне написал сослуживец Данилюк. Мы с ним вместе работали в штабе у майора Калинина, и он передавал мне слёзную просьбу майора оплатить счёт. Ага, разбежались! Да, я со штабного телефона названивал всюду, особенно под конец службы. Но об этом – в другой книге моих воспоминаний. Гена дал адрес своих друзей из ИКИ – Института космических исследований. Они серьёзно изучали неопознанные летающие тарелки. И в очередное увольнение я сходил к ним в гости. Меня встретили с почтением, с порога сказав что-то типа: «А, вы тот человек, кто перевёл «Голубую книгу»! Ну да, это был я. Помню, поили чаем с мёдом, на столе, за которым сидели, под круглым, по его форме куском стеклопластика были положены большие листья клёна, жёлтые и красные, как на канадском флаге, значит дело было либо зимой, либо осенью. О чём говорили тогда, мне не вспомнить, конечно. Помню, что было скучновато. В теме я не был, тарелки меня интересовали слабо, если в них не лежало, что пожрать, поэтому больше я к ним не ходил. Да и не приглашали.
Потом, когда я серьёзно рассматривал проект службы в войсках КГБ СССР в качестве расшифровщика перехваченных переговоров натовских пилотов и готовил запасной аэродром перед увольнением из армии в запас, я написал Сорокину письмо и спросил у него совета – связываться ли мне вообще с военной службой. Вопрос завуалированно заключал подтекст типа, а не найдёшь ли ты, Гена, для меня работки в Петрозаводске, а уж я отблагодарю переводами. С этой службой под Одессой или, не дай бог на Сахалине каком-нибудь ещё ничего не ясно, а в Петрозаводске и стены помогут. Не говоря о тёще. Подтекст Гена понял правильно и, не мешкая, ответил в духе «приезжай, что-нибудь придумаем».
Как это бывает слишком уж часто, случайность определила мою судьбу на ближайшие девять лет. Старший редактор информационной программы Карельского ТВ Илья Кан, мужчина в возрасте, умер в поездке в Ленинград, при каких-то странных обстоятельствах, может и заложив за галстук «меньше чем хотелось, но больше, чем влезло». Было это 13 октября 1980 года. А я дембельнулся 15-го.
Как сейчас помню, по прибытии меня в Петрозаводск выпал первый снег, да так и не сошёл в тот год. Пока туда-сюда, Кана привезли, похоронили, мой тесть Юрий Маркович Горбачёв, на фото слева от Б. Семенова, занял его место в «Экране дня».
Соответственно, одно редакторское место освободилось.
Гена Сорокин меня спросил, уже при личной встрече, не хочу ли я его занять. Основным утыком была, конечно, эта родственная связь меня и Горбачёва. Мне совсем не улыбалось работать под его началом. Прежде всего потому, что я представил, как начнут про это судачить: «А, он блатной, то да сё». Поэтому я энтузиазмом не пылал. Тот же Гена мне сказал тогда, что общественное мнение он берёт на себя, поговорил с главредом ТВ Валерием Тольским, с другими начальниками, словом этот аспект вообще не был никак выпячен ни разу в жизни, и тема блата не присутствовала в общественном сознании совсем.
Наоборот, я с удивлением обнаружил, что коллеги разъясняли другим за меня, что я не хотел устраиваться в эту редакцию, но других мест не было, а вакансию надо было заполнять. Очень все благосклонно отнеслись к моему назначению. Был один только относительно неприятный эпизод. Когда я уже стал работать в «Экране», ассистент режиссёра Сталина (ударение на «и»), видимо родившаяся в 1953 году, за что её и наградили именем тирана, была не в курсе, что я сопротивлялся назначению, или просто захотела выебнуться и показать, что почём «этому родственничку». Она стала демонстративно примерять какие-то сапоги, задрав юбку чуть ли не до пояса, совсем ничего не стесняясь, хотя стесняться там было чего, например, коротких ляжек в виде куриных ножек. Она же была ростом полтора метра, хотя и сисястая такая и с наклёвывавшимся двойным подбородком. Ну, попримеряла, я ничего не сказал, прошёл за свой стол, стал что-то делать. Понемногу всё уладилось, и как потом рассказала мне Галя Крюкова; да эта «демонстрация мод» была намеренной манифестацией с целью поставить «родственничка» на место. Потом та же Сталина скажет Галке, что родственничек-то оказался нормальным парнем, и мы все прекрасно работали. Тем более что условием моего приёма в Экран было то, что как только где-то в другой редакции освободится место, то я перемещаюсь туда, что и было сделано если не через год, то позже.
Но пока я работал в Экране. Хорошо помню свой первый репортёрский день. Я был отправлен вместе с ветераном ТВ Пашей Борисовым, мужиком лет за 50, тогда мне казавшемся древним, как Мафусаил, делать репортаж про открытие нового Дома быта. Строил его, будучи прорабом, мой ровесник Сергей Катанандов, сын председателя главной строительной конторы республики «Главсевзапстрой» Леонида Катанандова. Потом он будет мэром города и главой Карелии. Ну а тогда ничем, кроме того, что сын, он известен не был, так как только что окончил факультет ПГС (Промышленного и гражданского строительства) Петрозаводского универа. Тот же самый, что и Олег Гладков, о котором я рассказываю в своих предыдущих книгах. Не помню, снимал ли это действо оператор на кино, скорее всего нет, иначе отложилось бы в памяти. Скорее всего Вова Ларионов щёлкал фотоаппаратом. Я написал текст, который, конечно, был Горбачёвым прочитан, но взят в дело был текст Паши Борисова. Потом я его прочитал, чтобы, так сказать, учиться у мастеров ротационных машин и гиен пера. Паша перечислял, что есть в свежем Доме быта и, среди прочего, в его репортаже была пара строчек про студию звукозаписи. Одну из них я запомнил на всю жизнь. Это то, про что впоследствии Медведев скажет «отлито в мраморе или граните». Текст читался: «здесь можно … записать свой голос на плёнку». Я чуть не охуел. Паша Борисов, ветеран, так сказать, камеры и микрофона, ни зелёного понятия не имел о том, что такое студия звукозаписи. Что там не записывают «свой голос», откуда вообще такая мысль могла прийти в его лысую голову? В таких местах переписывают популярную эстраду, пластинки например, на плёнку. Чтобы потом слушать дома или танцевать под запись. То есть уровень карельской журналистики предстал тогда передо мной во всей красе. Но это было хорошо, на самом деле. Если бы все были талантами, то на их фоне я бы выглядел бледно. А так вроде и ничего.
Вот кто был талантлив, так это Галя Крюкова. Её тексты выгодно отличались грамотностью, стилем, вообще были заметны, даже когда она писала про какую-то фигню, а по большому счёту все новости фигнёй и были. Ещё я помню, что когда впервые вошёл в редакцию, то она сидела за столом слева, под настольной лампой и радостно улыбалась мне навстречу. Она была ослепительно хороша собой, и с первых секунд, между нами, что-то пробежало. Какая-то искра, которая даст мне много радости потом в период с 1982 по 1984 год примерно. Галка уже лет 15 как в могиле, она покончила с собой в Риге. Подробно о ней я пишу в нецензурном варианте моих воспоминаний.
Помню ещё, что одним из моих первых «сюжетов», так назывался материал репортажа, снятого на плёнку с написанным редактором, то есть мной, текстом, был рассказ о закладке фундамента под молокозавод на Ключевой. Сюжет снимался на чёрно-белую плёнку Виктором Яроцким и был одним из последних, когда лимит плёнки исчислялся как 1:3. То есть можно было из 100 метров выбрать 33, а остальное выкинуть. Потом перейдут полностью на цвет и сделают это соотношение 1:2. Таким образом, основной проблемой нашей работы было отсутствие инструмента для труда. Если у газетных репортёров была ручка, да уши и рот, чтобы задавать вопросы, а у “радийщиков” был микрофон и плёнка без лимита, то мы были повязаны этими рамками. Потом, когда я поеду на “учёбу” в Москву, то перед нами будут выступать всякие ТВ-деятели, которые и понятия о лимите плёнки не имели. Они тратили её, сколько им надо было. Например, в одном сценарии я прочитал: “Потребуется большой лимит плёнки, примерно с соотношении 1 к 24. То есть надо снять 24 метра, чтобы получить 1 метр готового материала.
Да, ещё помню эпизод, когда я первый раз прошёл через проходную Государственного Комитета Карельской АССР по Телевидению и Радиовещанию (вот ведь какое громоздкое название для места, которое все называли «Телецентр»), то встретил, направляясь в бухгалтерию, она всегда находилась в первом от проходной с охранником здании, справа по ходу к вышке, старого знакомого Серёжу Спиридонова. Естественно, я его знал давно, года с 1974, если не с 1973, то есть с первых месяцев поступления на иняз. И за все эти годы у нас не сложилось даже мало-мальски приятельских с ним отношений. Серёжа был всегда тёмной лошадкой и крайне неудобным в общении человеком. Это не только моё впечатление.
В 2018 году мы выпивали с другим моим приятелем, уже упомянутым Алексеевым, с ним отношения более– менее сложились и поддерживались до сентября 2020 года. Алексеев пил тогда пиво, я хлебал джин из банки у него в квартире, и мы вспомнили Спиридонова. Я сказал, что мне почему-то всегда трудно было с ним общаться, и у Алексеева сложилось точно такое же впечатление. И он был третьим человеком, от кого я слышал такое мнение о Спиридонове. Хотя два раза мы с этим последним выпивали точно, я запомнил, что он много выпивки «несёт», то есть не пьянеет долго.
Но не в этом дело. Спиридонов меня тогда, у проходной, представил Сергею Никулину, редактору «Молодёжки» и одному из создателей знаменитой программы «99-209». Я не помню, когда эта программа впервые вышла в эфир и точно знаю, что я ни одного выпуска её не видел.
По одной простой причине. Мне было совершенно не интересно, что в Карелии и за пределами моего круга, то есть иняза, происходит.
Я даже не знал, что есть такое “Карельское телевидение” и, тем паче, карельское радио. Как никогда и не покупал советских газет. Только французские и английские, естественно, органы компартий Великобритании – «Морнинг Стар», Бельгии – «Драпо руж» и Франции – «Юманите» и воскресный выпуск в формате таблоида - «Юманите диманш». Других-то не было…
Я был заточен, начиная с октября 1973 года, на познание французского. То есть до самого прихода на работу на то самое Карельское ТВ я не видел НИ ОДНОЙ ПЕРЕДАЧИ этого самого телевидения. До знакомства с Мариной Горбачёвой скорее всего весной 1976 года. Мне запомнился букет сирени, который я оборвал для неё, следовательно это было в мае примерно. Мы поженились 15 декабря 1977 года в день рождения Марины, Аня родилась в 1979м году, 4 мая. То есть я вообще не знал, что такое ТВ есть на свете! Узнал лишь только потому, что её папа работал там. Ну а смотреть на его работу мне в голову совершенно не приходило. Я очень быстро понял, через несколько месяцев, что это несуразное образование является чистой воды недоразумением, никому почти из зрителей не нужным и ни о чём не информирующем, кроме погоды. За исключением, может быть, той самой передачи 99–209. Что интересно, когда я с этого ТВ ушёл на вольные хлеба в конце 1989 года, то до самого отъезда в Канаду снова не посмотрел ни одной передачи. Если исключить две с моим участием, про французов из Ла Рошели и про наш велопробег в Норвегию. Но их я тоже не смотрел в эфире, мне просто переписали эфир на кассету.
Ну так вот, мы познакомились тогда с Никулиным. Раззнакомились уже в 2014 году. После определенных событий, которые я, впрочем, пересмотрел потом. Сейчас я, возможно, не расстался бы с Никулиным, но тогда много кого из прежних знакомых без сожаления спустил в нужник прошлого – Скрипкина, например, Лукина.
О сортавальце Сергее Лукине, (на снимке он справа от Дэвида Морса, американца, который держит в руках толстовку с логотипом “Лучшее в Карелии (мороженое) следует сказать несколько слов сейчас, чтобы потом не возвращаться.
Как и с Колей Корпусенко, мы познакомились с ним во время дискотек 1978–79 годов.
Он был тогда шофёром «уазика», возил первого секретаря горкома комсомола Шаха. Один раз мы ездили большой командой с Панявиным, замом Шаха, Леной Братищенко, Арсением и фотографом Басиным вести дискотеку в Вяртсиля. Потом, как мне рассказывал сортавальской бизнесмен и приятель детства и отрочества Витя Артамонов, на сортавальский горком партии пришла разнарядка на одно место для поступления в МГИМО.
Её предложили Вите, бывшему тогда инструктором горкома комсомола, но он не захотел уезжать в Москву на пять лет и, опять же, по его словам, никогда не любил иностранные языки. Чтобы путёвка в дипломаты не пропала, её отдали коммунисту Лукину, отслужившему армию, где он и вступил в партию. По-моему, он поступил в МГИМО в том же 1979 году, когда я пошёл в армию. Я хорошо помню, что из армии,
ещё из войсковой части 26008 помогал ему по телефону с английским, который как был для него тугим, так и остался. Акцент у него всегда был ужасным. Из МГИМО, где по слухам, он регулярно постукивал на друзей-студентов в Комитет глубокого бурения, он распределился, надо полагать, со средненькими оценками, прямо в «Молодёжку» Карельского ТВ. То есть вначале, конечно, в распоряжение Карельского обкома, который тогда возглавлял некто Степанов, в 1963—1970 годах служивший резидентом КГБ в Хельсинки под прикрытием советника посольства СССР в Финляндии. В 1979–1984 годах он был первым заместителем председателя Совета министров Карельской АССР, потом, с 1984 по 1989 год был самым главным по Карелии, то есть первым секретарем Карельского обкома. Лукин проработал в 99–209, ничем и никак себя не проявив, года до 1989 – го, потом, не без протекции этого же комитета, надо полагать, организовал кафе-мороженое «Бен и Джерри» в Петрозаводске.
На единственном фото, сохранившемся с тех времён, он, как я уже сказал, справа. Я сохранил карточку на память о фирме или хотя бы о Томе Морсе. Потом Лукин убежал в Америку ещё году в 1994 от долгов, наделанных в Петрозаводске, где его в любое время мечтают видеть, чтобы спросить, “где деньги Зин-Лукин?” В 1995 мы виделись с ним в Дулуте, когда Лукин жил на родине Боба Дилана в Хиббинге. После чего обосновался в Техасе, в Хьюстоне. Сейчас боготворит Путина и оправдывает все его действия. А ведь его чуть не с Интерполом разыскивали. И уехал он на горбу своей жены Нади, которая получила должность учителя английского языка в США, закрепилась и выписала его, простив ему половую связь с бухгалтершей, организованной Лукиным для отмывания денег в смутные 1990-е годы фирмы. Когда он занимался кафе «Бен и Джерри» в Петрозаводске, то мы с ним ещё были приятелями, и даже моя супруга Марина работала у него. К Лукину я, может быть, и вернусь ещё, когда и если я дойду в своих мемуарах до того периода. Но это будет потом. Сейчас-то я веду речь о 1980-х годах и о моём приходе на Карельское ТВ.
На снимке я с видеокамерой в руке, через стол слева направо – дочка Нади. Она не от Сергея Лукина, а от её первого брака, типа Даша, не помню уже имён, с пластиковой вилкой его дочка типа Маша. Потом супруга Лукина Надя, благодаря которой он и смог уехать в США, ну и сам Сергей справа. Ряху я за месяц отъел в США тогда нехилую. Кормили на убой. Как я уже говорил, Лукин был пристроен обкомом в «Молодёжку», где он был совсем как пятое колесо в телеге. Всё-таки, и Никулин, и Хапцова (старшая редакторша), и тот же Спиридонов были людьми интересными, генерирующими идеи. А этот… ни рыба ни мясо. Но у молодёжки для реализации их планов всегда был инструмент, а именно, практически неограниченные средства, которых в других редакциях не было. Почему – расскажу дальше, когда зайдёт речь о работе в редакции Пропаганды, располагавшейся за стенкой от «Молодёжки».
Я никогда не жаловался на свою память и большинство эпизодов, заслуживающих внимания и запоминания, помню в мельчайших деталях. Про работу в «Экране дня», напротив, помню очень мало. Никаких особенных сюжетов, которые я быстро наловчился делать и выдавать в эфир, не запомнилось, потому что запоминать было нечего. Все эти забои зверьков в зверосовхозе, надои коров в животноводстве и выпуск тракторов на Онежском заводе вкупе с продукцией бумаги в Кондопоге, целлюлозы в Питкяранте и Сегеже, все эти передовики, на которых и сейчас смотрю с содроганием на
карточках покойного Бори Семёнова, ничего из этого не отложилось.
Почему-то запомнилась командировка, наверное, единственная за время работы в информационной программе, в Пудож. Мы полетели туда, надо полагать в марте или апреле на АН-2, так как озеро ещё было подо льдом, и «Ракеты» с «Кометами» не ходили во избежание порчи подводных крыльев от столкновения с плавающими льдинами. Полетели с фотографом Вовой Ларионовым, парнем немногословным совсем, но дело своё знающим. Наснимали «сюжетов» на всяких стройках, Вова тогда же сделал вот этот кадр меня среди берёзок. Скорее всего снял на мой фотоаппарат, куда была заряжена обратимая плёнка «Свема», а может и на свой. Возможно, ему надо было «добить цвет» и он щёлкнул меня на остаток плёнки. Этого уже не вспомнить, да и совсем неважно. В ту командировку он, помню, когда мы вечером пошли просто бродить по Пудожу, снял интересный кадр про мальчишек, игравших на дороге в футбол, который потом послал на какой-то российский фотоконкурс и что-то даже получил в качестве приза. И ещё мы тогда познакомились с Гришей Шейнбладом, редактором радио, который освещал «бригадный подряд на сплаве леса». По реке, которую вы видите за берёзами, тогда осуществлялся молевой сплав брёвен, и был организован вот этот самый подряд, до которого дела мне не было совсем, но мы использовали возможность присосаться к Грише, его все знали и возили на «Уазике» по нужным для репортажа местам, а Вова что-то щёлкал, я записывал в блокнотик какие-то фамилии, Гриша просвещал о сути мероприятия, да и директор Пудожской сплавной конторы что-то ему в микрофон говорил, а я записывал.
Потом этот Гриша возьмёт на работу Сашу Чернова, выпускника иняза, сокурсника Спиридонова. Саша Чернов, чистый еврей, я тогда мало интересовался тем, какие русские с виду фамилии на самом деле еврейские, был женат на Миле Абрамович, тоже выпускнице иняза. В перестройку Саша организует частный бизнес, ради него залезет на какую-то вышку и сверзится с неё, оставив Милу вдовой. Так мне напишет Никулин уже в Монреаль году ближе к 2011. Но мне этот самый Саша запомнился в первую очередь потому, что, когда он только что нанялся на работу и ходил в подмастерьях у Шейнбладта, то был очень любезен со мной, даже мне неприятно видеть, как он заискивает. Потом за годик примерно возмудел, ремесло освоил и, смотрю, уже и жало стал при встрече воротить, вроде как не замечает. Абсолютно лицемерный тип был. Ну да ладно, помер, RIP, с кем не бывает?
К сожалению, да. Бывает со всеми. И порой внезапно. В январе 2024 года утром мне на Фейсбук пришло сообщение. От Кати Басиной, знакомой ещё по дискотекам 1978-1979 гг в Сортавале. Оно гласило: ушёл из жизни Володя Ларионов. Потом пошли более подробные сообщения. Я внесу свои три копейки в его некролог. Без обычных славословий и рассказов о конкурсах, где победили его фотографии и описаний того, с какими СМИ он сотрудничал. Расскажу о том, каким он останется в моей памяти до тех пор, пока память эта меня не станет подводить.
А когда станет, то останется в этом тексте. Потому что, как мне сообщили, Вова страдал последние года два деменцией, сопряжённой с болезнью Альцгеймера. Короче говоря, старческим слабоумием или маразмом. Ему было 76 лет, хотя я всегда думал, что он лишь года на три старше меня, а оказалось на пять-шесть. Про ту командировку в Пудож я уже написал. Больше никаких совместных выездов из Петрозаводска с ним я не припомню. Но выходы были. Тут надо ещё раз подчеркнуть то обстоятельство, что местное ТВ всегда было стеснено в средствах, и журналисты просто не располагали самым необходимым для своей работы – инструментом. Орудием труда, так сказать. Как я уже говорил, у газетных журналистов была авторучка и блокнот. У радио репортёров – портативные магнитофоны. У нас был хер с маслом. Жалкие минуты “синхрона” и “неозвучки” в соотношении в десять раз меньше, чем нам требовалось для сколько-нибудь полноценной работы. А СМИ наше – “информационное”, в кавычках потому, что на самом деле она ни о чём злободневном не информировала, программа “Экран дня” было ВИЗУАЛЬНЫМ. То есть надо было давать картинку. Картинки, все сплошь чёрно-белые, делали штатные и внештатные “фотокоры”. Володя, сменивший на своём посту Сеню Майстермана, был фотографом штатным и часто ходил-ездил на мероприятия с “журналистом” типа меня. Иногда он приносил “сюжет” сам, с наскоро написанным текстом и не всегда резкими фотографиями. Когда возникал вопрос, стоит ли отправлять в эфир фото, на котором на объект съёмки фокус не был наведён как следует, Вова говорил, что это “мягкий фокус”. Что-то с таким фокусом летело в корзину, но, поскольку Володя дело знал, то фоток он приносил с избытком и сюжет, обычно записанный на Ирину Ларионову для получения гонорара, которому для штатных сотрудников был предел, благополучно проходил в эфир. Однажды, году в 1982, когда я всё ещё был в Экране дня, у нас состоялась встреча выпускников иняза 1978 года. Приехала Люба из Риги, Серёжа из Питера, и мы выпивали на квартиры у Наташи Ильиной. А днём того же числа мы с Ларионовым сделали сюжет о каких-то самолётах, и мне надо было его посмотреть. Смотрели всей толпой, сюжет из ч/б фоток, снятых Вовой, прошёл, был прочитан текст, написанный мной. Никто, кроме меня, в детали не вдавался, конечно, не до этого было, только Серж сказал, что у них на Ленинградском ТВ такой архаики уже нет. Имея в виду, что репортажи не снимаются на фото. Всё делается на плёнку, по большей части со звуком. Ну да я и без него знал, что мы отстаём от мировых и советских центров культуры.
Вова совсем не пил, никогда не курил, но работал страшно много. И зарабатывал неплохо. Кроме основной работы он ходил по детским садам, утренникам и первым звонкам в школах, отбивая хлеб у ленивых фотографов службы быта. Он никогда не ленился. Заработал на Ладу-девятку, вроде и на кооперативную квартиру, но я не могу точно сказать. Не следил. А машину запомнил потому, что он как – то проговорился при мне, что назавтра поедет за грибами. У меня намечался пустой день, и я напросился ему в компанию. Я хорошо помню ту поездку, потому что Вова ехал со скоростью минимум 140 км/час по извилистой дороге на этой небесно-голубого цвета девятке, и у пассажиров его дух перехватывало. Другим пассажиром, кроме меня, был “дедушко”. Я уже не помню, чьим он был отцом, скорее всего Ирининым, потому что иначе Вова называл бы его папой. Как бы то ни было, дедушко заблудился и к машине не вышел. С полными корзинами набранных грибов мы до хрипоты орали на весь лес “дедушко!”, свистели и ругались про себя. Наступил вечер, дедушко не нашёлся. Делать нечего, поехали домой, ссобщили в милицию. На другой день выяснилось, что деда нашли утром с помощью спасательной бригады.
Примерно в 1983 году Вова съездил в США по путёвке Союза журналистов Карелии. На пару недель. До отъезда спрашивал меня, как ему сказать, что для его камеры Никон нужен объектив типа “рыбий глаз”, но с резьбой, а не байонетом, на что фирма уже переходила. Я сказал, что ему надо требовать стекло with (a) screw. Потом в фотоклубе “Полюс” при Петрозаводскмаше он красочно расписывал, как в какой-то еврейской лавке торговался на предмет этого объектива и пытался снизить цену покупки до пределов, за которыми продавец, он же владелец лавки, стал орать на него screw you! Но рыбий глаз Вова привёз. Он всегда добивался своего. Среди его рассказов и фотографий я запомнил демонстрацию у Белого дома. Какие-то женщины протестовали против чего-то, на чём Вова хотел срубить капусты по части политической тематики. Попросил меня прочитать, что написано на их афишах. Я прочитал – Furs are made of angst. Оказалось, что протестовали против забоя животных типа норок на ценный мех. Никакой политики. Фото - со страницы И. Ларионовой в ВК. Ему удалось пошататься и по злачным местам Нью-Йорка, и он со смехом рассказывал, как подошла проститутка и попыталась предложить услуги. Вова ответил, реагируя на предложение, что он русский и не понимает. Дама тут же нашлась и сказала на ломаном языке Пушкина – «Рашн? Хуй как палка денег жалко!» Однажды, в те же 1980-е, Вова сломал зуб Хаскину, вступившись за честь Ирины, которую Хаскин как-то оскорбил. Последний подал на него в суд, но чем там закончилось, я не помню сейчас. Хаскин перед отъездом в Израиль в начале 1990-х украл у меня видеокассету про поход любителей путешествий из клуба “Полярный Одиссей” на новоделе поморского коча на Шпицберген. Персонаж крайне неприятный был мне всегда, как и большинство евреев, которых я знал, никогда ничего не делавший бескорыстно. Украл он переведенный на английский клип, и что это сделал именно он, у меня нет ни малейших сомнений. Витя Хаскин скончался в Израиле в 2024 году. Последний раз Володю Ларионова я видел его уже в 2010-е годы, может быть в 2011. Мельком, можно сказать. Перед бывшей редакцией “Ленинской правды” и “Комсомольца”. Перекинулись несколькими фразами и разошлись.
Так что, пока в Экране я работал, то в командировки не ездил. Всё поблизости, в радиусе 100 км, там, до посёлка Савиново в Пряжинском районе, бывало доедешь в одну сторону, да до Вехручья или Шокши в Прионежском районе – в другую. Всякие стройки велись, карьеры работали. Досрочное выполнение плана, добыча какого-то небывалой величины гранитного куба или что-то ещё, конечно, никакими новостями не были, но нас исправно кормили. Ведь мы получали оклад и гонорар, так что под 200 рублей даже в самом начале работы выходило. Жена моя работала в Публичной библиотеке Карелии, получала немного, сотню, наверное, но 300 в месяц на семью хватало. Да, 40 рублей мы платили за съёмную квартиру на Кукковке, однокомнатную, она была перегорожена книжными полками детскими, для детской комнаты, с розовыми раздвижными дверками внизу каждой секции.
А секций мы купили сразу 4 штуки, поэтому получилась такая дешёвая стенка. Потом мы её то ли продадим, то ли отдадим даром вместе с поселившимися там клопами подружке Марины Ире Штейнберг, жене Саши Зайденберга. Они тогда жили дома через три от нас, так что мы, наверное, им просто эти полки на руках помогли переносить с нашей квартиры в их квартиру. Они с сыном Ильёй живут сейчас в Лос-Анджелесе, но я вроде немного говорил о них раньше. А может и нет. Неважно. По клику на страничку Ильи можно перейти к современной фотографии, где Саша и Ира изображены с внуком.
Из фотографий того периода, то есть именно работы в ЭД, у меня мало что сохранилось. Разве что парочка фоток из Ялгубы, куда мы в воскресенье ездили с Юрой Наумовым, потом я его сосватаю в «Полярный Одиссей» в 1986 году в августе, где он будет правой рукой кэпа и ныне адмирала Дмитриева. А мы с Юрой познакомились у Коли Корпусенко. Юра работал тогда в Кижах летом каким-то инженером по восстановлению церкви, но занимался и горными лыжами. Меня с детства этот вид спорта привлекал, я неплохо катался на простых лыжах с горок, мы называли это дело «слаломить» и, когда Юра сказал, что собирается в воскресенье на соревнования в Ялгубу, где была приличная трасса с подъёмником, я поехал с ним и с фотоаппаратом. Ехали на автобусе, потом топали по льду и снегу пешком, какой-то репортаж я сделал, а Юра снял меня на фото. Кадр был либо пересвечен, либо перепроявлен, их было несколько, но внимания заслуживал только этот. Другие были с мелкими лыжниками на трассе, совершенно не на что глядеть. Больше, пожалуй, ничего и не снималось мной в тот период из моей светлой личности. Природу я снимал, в частности и вот этим аппаратом с «шахтным» видоискателем, что лежит передо мной на первом месте на снимке на этой трибуне.
Правда там, на трибуне, его не различить. Придется вам поверить мне на слово, что это был он.
Я его потом снял во время лыжной прогулки вдоль реки Лососинки.
Он стоил какие-то смешные деньги, то ли 10, то ли 15 рублей.
Верхний объектив служил видоискателем, а кадрировать нужно было, глядя вниз в шахту.
Такой «Хассельблад» завода ЛОМО.
Любитель иногда выдавал очень хорошее качество. У меня сканировано несколько снимков, сделанных этой камерой.
Покажу только два, снятых весной 1985 года.ницы «Экрана дня» и я с ними
Фото с сотрудницами Экрана дня было снято позже, в 1983 году. Тогда я работал уже с Пушкиной, мамой знаменитой Оксаны. Среди моих передач была «Эта необходимая служба» о службе быта.
Мне, кстати, нравилось её делать, об этом тоже расскажу, но по хронологии, как я уже заявил, это дело будет дальше, а фото 83 года я использую для того, чтобы показать, кто работал тогда в Экране.
Потому что все эти девочки остались там, когда я ушёл в редакцию пропаганды, что, как вы помните, было условием моего приёма на работу в Карельское ТВ.
А я такой красивый потому, что в службе быта мне сделали укладку причёски с завивкой или что-то такое. Мы сидим на скамейке спиной к фильмохранилищу, прямо перед центральным входом. Фото, где к нам добавился главред Тольский, скорее всего сделал Вова Ларионов на мою широкоформатную (9х6) камеру «Искра» или как-то так она называлась и изображение немного смазалось.
Камера та делала три плохих кадра и один изумительный, потому что объектив был простым стеклом, и резкость зависела от того, как ляжет плёнка, что-то такое мне объясняли. Но в принципе всё видно.
Слева от Тольского сидит Света Осипова, ассистентка «Экрана дня», она была замужем за очень приятным в обращении парнем Володей.
Хорошая такая, обходительная женщина, потом они, как мне рассказывали, сопьются оба, и я не знаю, жив ли сейчас кто-то из них.
Гали Крюковой уже нет, как я сказал, а Галя Раутио, справа крайняя, жива-здорова и даже на каком-то фото 2019 года, где собрались ветераны ТВ, она была. Конечно, до неузнаваемости постаревшая. Она сама родом из Пскова. Почему я это знаю и запомнил, так это потому, что делал как-то передачу по поездке в Псковскую область, в Михайловское и по прочим Пушкинским местам на основе снятых мною же слайдов. И произнёс слово «псковичи» с ударением на «о», а она меня поправила, сказав, что надо его делать на конечном слоге, то есть псковичИ. Она была замужем за горьким пьяницей Эриком Раутио. Эрик был потомком известных карельских музыкантов, петрозаводское музыкальное училище носит имя Карла Раутио, по-моему, этот Эрик был его внуком. Я хорошо помню, как он в подпитии донимал Галю звонками в ЭД. Она ему говорила, что занята, работает, просила не звонить, клала трубку, через 30 секунд он звонил опять. Я помню, как менялось её лицо от звонка, она же знала, что это он звонит, но не могла просто повесить трубку, что-то объясняла, он её в чём-то обвинял, как все алкоголики, они могут обвинить во всём и тут же во всём противоположном. Мне было жалко Галю и напрашивалась на язык фраза типа да пошли его нах, ты же молода и хороша собой. Но не всё так было просто тогда. Квартирный вопрос, дети, всё это держало миллионы семей, которые легко распались бы в нормальном обществе. Интересно что потом, спустя лет 10, он был жив – здоров и работал в подвале нашего дома на пр. Ленина 13. Вход туда был со стороны гаражей. У них там с Лёней Николаевым и ещё кем-то был кооператив типа «Ксерокс», и я пару раз пользовался их услугами, что-то печатал и даже купил бумагу. Через них же я познакомился с французами «видеастами» из Ла Рошели. Но это уже будет периодом после моего ухода с Карельского ТВ. Хорошо помню, что Эрик мне тогда сказал, что бумага имеет гарантийный срок 200 лет, поэтому, когда, мол, я старичком с палочкой приду предъявлять претензии, то мне дадут новую пачку. Ну, кооператив тот не просуществовал и пяти лет, уже перед отъездом в Канаду я Эрика встретил у почтамта и видно было, что он вернулся на прежний путь запоев, был неопрятен, что-то бормотал под предлогом занять на опохмелку. Не помню, дал ли я что-нибудь ему. Скорее дал, чем не дал, я был добрый, и деньги у меня были всегда. Но могло быть и так, что я не только ничего не дал, но и уклонился от выслушивания его рассказа про неудавшуюся жизнь. Из каких соображений? А из простых. Вы все, вот эти вот всякие эрики, изначально были в куда более выгодной стартовой позиции, чем я при рождении и детстве. Потом нам всем и вам в том числе удочка была дана Горбачёвым чуть ли не весной 1985 года. Только и делай, что лови рыбку в мутной и светлой или даже морской воде! Какого же рожна ты просишь милостыню в 1997 или 1998м? Я был тогда суров, но справедлив.
На фото она с мужем Андреем, который был чиновником каким-то от СМИ, а в 2023 году возглавил местный Союз журналистов. Штыков этохи Путина, так сказать.
Ещё была какая-то машинистка, работавшая исключительно на ЭД, печатать там приходилось много – всё надо было делать в трёх экземплярах, один из которых шёл цензорам не менее чем за пару часов до эфира, другой несли на подпись зампреду, сначала Рогожину (умер), потом Захарову (жив), про которую все шептались, что она из девушек лёгкого поведения. Ну, это обстоятельство было несколько отражено природой на её лице. Я её запомнил потому, что она позволила себе сделать какое-то совершенно неподобающее замечание в мой адрес. Что – то такое с намёком. Но черты её лица стёрлись из памяти. От очертаний груди и фигуры что-то ещё осталось. Напечатанное этой машинисткой и проверенное на предмет крамолы цензорами потом давалось диктору Рубаеву, о котором говорили, что он в свои под 50 лет всё ещё девственник. Он с пафосом читал часов в 7 вечера про все эти надои и плавки, в которых и была сила СССР.
Мне больше не вспомнить совсем, что я такого делал в ЭД. Один момент помню, впрочем. Я поехал в очередной раз в Сортавала и там как-то встретили некую Ларису, с которой мы танцевали ещё перед моим отходом в армию в 1979 году в Доме культуры города Сортавала. Тогда было модно стукаться партнёрам бёдрами друг о друга в процессе танца, который, вроде, назывался «шафл». Помню хорошо, что с этой Ларисой мы так навдарялись бёдрами, что она потом мне писала про синяки на них. Я-то был костляв тогда и мог костью бедра вдарить непадецки. Она была женщиной вполне зрелой, за тридцатник, была разведена и с ребенком, вроде, со своей квартирой в центре города, чем-то заведовала типа фотокружка. Но я даже не об этом хочу написать в цензурном варианте.
Я наделал на другой день кучу фото про её работу – она с детьми, она так и сяк, позирует, слушает, поправляет ребёнка и прочее. Я уезжаю с материалом, готовлю всё в эфир. Уже всё вроде замётано, мой сюжет пойдёт, я ей звоню – смотри, мол, Лариса. И в последний момент мой материал снимают. А она уселась с детьми перед экраном! Сейчас я уже не могу сказать почему сняли тот сюжет, Горбачёв что-то объяснял, но мои отношения с Ларисой были навсегда разорваны. Что, впрочем, может и к лучшему.
Да, ещё надо вспомнить добрым словом Сюльви (Сильву) Саволайнен. Она тоже работала в ЭД и была подружкой Гали Крюковой. Приятная женщина, рубившая правду-матку, писавшая нормальные «сюжеты».
Её стол в редакции ЭД стоял напротив стола Натальи Карабановой, (на фото она слева от оператора Бори Конанова в конце 1970-х); простой как валенок дамы с ухватками совершенной деревенщины.
Они были два сапога пара с Пашей Борисовым.
И как-то раз у Сильвии из кошелька пропали деньги. Подозрение естественным образом, не помню уже почему, пало на Карабанову.
А Сильва имела какие-то связи с милицией, словом, она посоветовалась с мусорами, и они ей дали порошок в пакете и посоветовали положить его в кошелёк и в ящик стола.
При открытии кошелька пакетик лопался с треском и покрывал открывающего несмываемой дня три краской.
Да и потом след оставался от этой химии. Сильва так и поступила. Не прошло и суток, как Карабанова, в момент, когда в редакции никого не было, убежала в туалет, закрывая лицо синими руками и долго оттуда не выходила. После чего ушла домой и не появлялась три дня. Естественно, все узнали про это через час после происшествия, если не через пять минут. В октябре 2020 года я попытался отыскать в Интернете следы Сильвы. Нашёл единственное о ней упоминание. И ещё вспоминаю, что в 1990-е, когда я активно переводил, в том числе и с финского, она подбросила мне какую-то работу, довольно объёмную, и я что-то заработал на этом переводе. К тому времени она уволилась с телевидения и работала учительницей финского.
ФОТОГРАФЫ
Боря Семёнов, с которым я лично познакомлюсь поближе потом, через Колю Корпусенко, был одним из первых внештатных фотографов «Экрана дня».
Слава о качестве его работы шла не очень хорошая, если не сказать никудышняя.
Его все знали ещё и потому, что когда-то он работал, вроде, в штате у нас, на месте Вовы Ларионова. В то время, когда я его увидел, он, наверное, был занят в газете «Комсомолец». Он приходил, бросал на стол Горбачёву карточки, которые никто ему не заказывал, с листком бумаги, где был накарябан текст про событие. Карточки были с полосами, с волосами, точками и шерстинками, которые остаются от небрежно обработанного негатива. Такими были 90%, наверное, из того, что он приносил. Примерно такой же процент его творений шёл в корзину. Но Боб никогда не унывал. Поскольку получал где-то оклад жалованья, а то, что он нам приносил, было сырьё, снятое, по его мнению, «монтажно», то есть с чередованием разных планов. Халтура, так сказать. Фото из архива, который выкладывает в соцсетях дочь Бориса, умершего в начале 2000-х.
Другим фотографом был Валера Юфа. Улыбчивый и разговорчивый толстяк, всегда приветливый и добродушный. Сразу к себе располагал. У него карточки были неплохие, и все знали, что Валера за неделю-две перед Новым годом и неделю-две после него работал Дедом Морозом на детских утренниках, где зарабатывал кучу денег и был всегда сыт, пьян и нос в табаке.
То есть в этот период он снимков не приносил в «Экран».
Не знаю, впрочем, курил ли он или пил, но Дед морозом он был высшей марки, если вообще была конкуренция среди дедов.
Фотографом он был средним, может, чуть повыше среднего. Когда в 1996 году я попаду в кардиологическое отделение Республиканской больницы после микроинсульта, то встречу в коридоре этой больницы Валеру. Мы тогда с ним встречались раза три пока оба лежали там, он говорил, что у него что-то с пальцем на ноге, но это пустяк, скоро ему сделают операцию, может быть, и палец отрежут, но ведь всё остальное останется целым, верно? Я тогда благополучно вышел из больницы, забыл о Валере, а потом узнал, что ему сначала отрезали ногу из-за гангрены, а потом он умер. Фото, очевидно, снято уже перед смертью Валеры, взято из ЖЖ одного петрозаводчанина.
Но самым интересным был фотограф, работавший кем-то в строительном или ж/д техникуме на Первомайке. Он снимал ФЭДом, то есть советским аналогом Лейки.
Я тоже им снимал, когда работал в Харлу. Фотографировал он на какую-то очень чувствительную плёнку, всегда без вспышки и безупречно попадал в фокус в 100% случаев.
Во всяком случае, нерезкие кадры он не приносил, даже если они у него были. А карточки не в фокусе производил даже Вова Ларионов. Это называлось «мягким фокусом», но, как правило, шло в брак.
Тот мужичонка, даже имени которого мне уже не вспомнить, потому что он никак не засветился в рядах фотографов Петрозаводска, а ведь я знал всех их, был лет пятидесяти от роду тогда, плешив и худощав, с каким-то смешным портфельчиком. Он приносил карточки, объяснял, если это требовалось, в нескольких словах, и уходил. И вся его продукция вечером того же дня шла в эфир. Я ходил с ним на примерно с пяток мероприятий, видел, кого он снимает, делал пометку фамилии и должности, он через часа три после съёмки притаскивал фото, и я легко составлял сюжет.
Один раз, помню, на каком-то совещании он очень долго ждал, что выступающий член поднимет глаза от бумажки, чтобы щёлкнуть в этот момент и создать впечатление, что член не читает.
Читали по бумажкам все, кроме руководителя карельского комсомола Чехонина, (фото Б. Семенова), который много чего выучивал или импровизировал. Но фотограф так и не дождался глазоподнятия, махнул рукой, что видел весь зал и весь при этом радостно зашевелился, так как скука была смертная, и пошёл карточки печатать.Хотя бы раз в месяц один из сотрудников ЭД ездил в командировку «в район».
За сюжетами. Обычно уезжали в понедельник после «летучки» и приезжали в четверг или в пятницу.
С оператором, осветителем и, если делался «синхрон», то со звукооператором. Привозили оттуда материалов на неделю или больше. Конечно, это всё были никакие ни новости и внимание зрителей не цепляли совершенно. Но, вот, пожалуй, и всё, что помнится про работу в Экране дня. Куда больше осталось в памяти о работе в редакции Пропаганды.
ПЕРЕХОД В РЕДАКЦИЮ ПРОПАГАНДЫ
Я в редакции в начале 1980-х гг. Снимок В. Ларионова.
Прежде всего, надо же так не стесняться, так презирать зрителей, чтобы назвать таким образом редакцию! Мы, мол, вам не будем показывать то, что обычно показывает ТВ в нормальных странах, а будем вести пропаганду. Причём пропаганду двоемыслия. Вы будете в наших передачах видеть одно, а на улице вокруг себя – совсем другое. Да что там говорить, у краснопёрых не было ни стыда, ни совести. А у меня не было выхода. Я же обещал, что как только где-то на Карельском ТВ образуется штатная дырка, я ринусь туда. И там начнутся дела…. Дела как сажа бела. Но прежде, чем я начну рассказывать о том, как я перейду в эту редакцию, вспомню один эпизод. Кстати, это был единственный раз, когда упоминавшийся уже Гена Сорокин присутствовал физически, живьём, на «горке», как все звали Карельское ТВ. Гена тогда привёл группу каких-то журналистов из Риги, я думаю, что дело было ещё в 1980, может быть в ноябре или декабре, но не помню, до или после убийства Леннона, которого, впрочем, почти никто и не заметил.
Рижане меня тогда так поразили своей свободной манерой поведения. Их рассказы, а я запомнил почти всё, что они говорили, от истории про загрязнение Балтийского моря, отчего на подводной охоте стало невозможно убить гарпуном угря, до продажи Хрущёвым немцам кинохроники времён Второй мировой войны за 3 копейки метр.
Той самой хроники, ради которой фронтовые кинооператоры бегали под свист пуль и гром снарядов по фронтам. И по ним порой попадало и наповал и ранения случались. Вот даже такая деталь запомнилась, что именно три копейки за метр плёнки. Правда нигде и никогда я не смог найти подтверждения этому факту, что, мол, западные немцы, купив кинохронику, наделали с неё копий для выдачи в СМИ, а оригиналы положили на вечное хранение в подземные бункеры, где они так и лежат при температуре +4 по Цельсию. И такую цифру запомнил тоже. Так до сих пор я не знаю, правда это или миф. Будь я тогда поопытней да повъедливей, то непременно подошёл бы после выступления к этому журналисту и спросил об источниках. Хотя, скорее всего, у него вряд ли те источники были, а на Хрущёва можно было валить всё, что угодно.
Но то, что такое хранение возможно, я увидел воочию спустя лет 12, когда побывал в Норвегии и делал интервью в городе Мо и Рана на фоне вырубленного в скале хранилища, куда норвежцы запечатали всю свою историю до лучших времён. Встреча с рижскими журналистами окончательно убедила меня в том, что я снова вытащил козырный билет, что правильно сделал, что не остался в войсках КГБ, что работать в таком месте, где хотя бы изредка бывают вот такие глотки свободы и неподцензурные выступления будет неплохо. И в принципе я не ошибся. В целом эти ровно 9 лет – я устроился на работу в ноябре 1980 и ушёл с неё в декабре 1989 – я прожил неплохо, хотя и безнравственно. Что уж греха таить? Значит, редакция, бес её забери, пропаганды. Я туда перешёл при первой возможности, но точную дату, когда именно мой переход случился, не помню. Скорее всего это была осень 1981 года, потому что я делал свою первую передачу в кадре с какими-то милиционерами и милиционерками, очевидно к Дню милиции СССР, который отмечался 10 ноября.
Конечно, волновался, перед дебютом всегда волнуешься, а как же иначе? Но провёл передачу. Она была ничем не хуже всех других: что-то не относящееся к жизни собеседники говорили, но деталей в упор не помню. Она шла в записи, поэтому к моменту выхода передачи в эфир я подготовил штатив и поставил на него камеру. Как уже к тому времени немного опытный фотограф, я знал, что с ТВ экрана надо снимать с выдержкой меньше 1/30 сек, если не хочешь видеть полосу на снимке. Тут же, с первой передачи, столкнулся с прямым идиотизмом и понял, что командуют на телевидении не журналисты, а технические работники. Например, если рубашка твоя или галстук по каким-то причинам плохо сочетаются с задним фоном, так называемой «рир-проекцией» или просто «риром», как все говорили, то запись не начнут ни за что. Этот струящийся эффект зрителю, глядящему эфир на экранах своих «Горизонтов» с «Темпами», был практически не виден, но «техконтроль» был строжайшим. Приходилось и галстуки менять и рубашки переодевать в угоду техникам. Хотя по уму-то их делом было приспособиться, а не нашим, не дело это людей «творческого» труда.
ИДИОТИЗМ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РЕДАКТОРСКОЙ РАБОТЫ
Потом готовились и шли в эфир другие передачи. Самым большим открытием моим было то, что каждому редактору надо было ежемесячно выдавать в эфир примерно по полтора часа передач. Но, хоть стойте, хоть падайте, под эти полтора часа нам давалось минут 20 плёнки неозвученной, и минут 10 «синхрона». Так называлась съёмка со звуком. Я могу ошибиться в этих цифрах, возможно, что они были и меньше. Может быть, того же синхрона и вовсе пять минут на месяц было. Это было для меня самым неприятным откровением, потому что в ЭД мы не задумывались над количеством плёнки. Если ехали снимать с кинооператором, то весь сюжет проходил на плёнке, правда синхронов там было очень мало, насколько помню. Наверное, там тоже был лимит, но он распределялся старшим редактором, то есть моим тестем. Пришлось чесать репу и думать, как же работать дальше. Поскольку я работал не один, а с коллегами Светланой Пушкиной и Лизой Храмовой (или как-то так, уже не вспомнить точно написание фамилии той старой девы), то они охотно поделились секретами мастерства, да и чувак я был вообще-то наблюдательный.
Одну получасовую передачу надо было отдать внештатникам, их существовал и некоторый набор на нашем ТВ. Профессора ПГУ в первую очередь брались охотно за такую подработку, были всякие лекторы от общества «Знание», пожарные, милиционеры и прочие. Посидеть потрындеть и получить гонорар для многих из них не составляло никакого труда. Другие полчаса можно было сделать авторскими. Сидеть в студии, торговать рылом с какими-нибудь приглашёнными, лучше всего, конечно, живьём, перемежая болтовню одним-двумя сюжетами было тоже просто. Довольно быстро приноровился. Главное было сказать перед началом запуска киноплёнки из будки, стоявшей вверху, за стеклянным окном студии, нечто вроде: «теперь посмотрим сюжет…». Чтобы оператор там не проспал и включил, когда надо, а режиссёр переключился с нас в студии на проекцию этого сюжета, заранее смонтированного и озвученного.
Да, чтобы не забыть, была ещё и такая штука, как “подбор”. То, что ты однажды уже снял, как и то, что сняли другие, принадлежало не авторам, а конторе, поэтому могло использоваться в передачах любого. Никакого типа компьютерного учёта, конечно, не велось, поэтому мало кто знал, что сняли коллеги. Часто ты сам использовал раз, другой или третий, тот материал, автором которого был. Даже в голове у тебя постоянно крутилось мысль снять так, чтобы можно было использовать для подбора. Ну и, наконец, ещё полчаса можно было сделать как следует, съездив с оператором в командировку, привезя минут… ну то, что осталось из выданного на месяц. Если и было хоть какое-то творчество, то оно было тут, в этой своей передаче. И, надо сказать, командировки я довольно быстро полюбил. Да и все редакторы их любили.
О времени, проведённых в них, надо слагать саги и руны вкупе с эпосами. Очень быстро необходимость искать темы передач, планировать всё вперёд, начала довлеть надо мной. Ведь надо было подать заявку чуть ли не за месяц, если планировался «электронный монтаж» записи передачи, а он тоже был ограничен нормами, то озаботиться им, рассчитать командировку, плёнки, найти собеседников и прочее. В этом грёбаном комитете всё было заточено не под нас, редакторов, создающих конечный продукт, каким бы говняным он не был в конечном счёте – не об этом даже сейчас речь -, а под персонал, который по всем параметрам в настоящем ТВ должен быть обслуживающим.
ЭРА ТАРОВА И ВОДИТЕЛЬ
Для того, чтобы облегчить жизнь, допустим, на случай, когда тебе придётся, по каким-то внезапно открывшимся обстоятельствам, изменить расписание, надо было дружить с Эрой Таровой. К сожалению, единственное фото ее очень некачественное, из архива Б. Семенова).
Она была интересным персонажем. Родом из каких-то нацменьшинств типа бурят, с коренастой коротконогой фигурой, была замужем за весьма видным мужиком-финном, актёром финского театра Тойво Хайми. Эра составляла расписание съёмок чуть ли не на месяц и имела довольно большое влияние в комитете. Намеченные через неделю (и дальше) съёмки и командировки были у неё расписаны на большом, минимум метр на метр листе бумаги карандашом, и, если что-то тебе надо было изменить, ты шёл к ней на поклон и нижайше просил передвинуть дату. Она стирала резинкой старую дату и ставила новую. Если ты был с ней в хороших отношениях. Если ты, по глупости, эти отношения один раз испортил, то тебе пришлось бы очень несладко. Ко мне Тарова очень хорошо относилась, потому что я сразу смекнул, кто рулит повседневкой в комитете по ТВ и РВ.
Она умерла в 2020м году. Её муж скончался в 1984 году. Но, как я говорил, если Эра кого невзлюбила, то туши фонарь. В числе других шоферюг у нас работал некто Фошкин, довольно гнусный тип, устроенный на работу его родственницей, служившей в бухгалтерии. Как – то раз, я помню, он сказал, что партийная секретарша Нифашева и ещё какая-то дама, может быть, старшая редакторша художественного вещания Цунская восстановили Тарову против себя, и она теперь всех их «ебёт». Именно так он и выразился.
Потом Таня Вахрушева, ассистент режиссёра и бывшая учительница английского в 17й школе мне жаловалась, что когда она отучилась на курсах повышения квалификации в Москве и по приезде принесла Эре заявку на что-то типа съёмок, или на передвижную ТВ-станцию (ПТС), да что-то там напутала, то Тарова презрительно прошипела в её адрес, выучились, мол, а заявку сделать как следует не могут. Вахрушева вспылила, стала возмущаться, что с ней нельзя так разговаривать, девушка она была с претензией и считала себя красавицей. Но сделала она это, конечно зря, потому что весовые категории её и Таровой были несравнимы. Впрочем, эта Таня куда-то потом испарилась ещё во времена моей работы, то есть с ТВ ушла. Говорили, что она уехала в США, стала Татьяной Смол и работала на бензоколонке.
То есть нужно было просто понимать, что я сделал очень быстро, мы зависели от технического персонала очень сильно, а они от нас – никак. Как сказал, выступая на одной из летучек Сергей Никулин: «Пирамида у нас стоит на острие своём. Вместо того, чтобы опираться на основу – редакторов». К примеру, перед началом командировки ты должен был не только созвониться с властями на местах, в районе, чаще всего с секретарём горкома, но и заказать гостиницу для всех, если это зима, то, по возможности тёплый бокс в гараже для машины и т. п. Последнее, впрочем, было можно устроить только в райцентрах и далеко не всегда. В таких боксах стояли машины местного руководства, поэтому чаще всего водитель перед окончательным устройством в гостиницу сливал из радиатора воду, а потом утречком заливал тёплую из ведра.
Один из водителей, потом, уже после моего ухода, он помрёт прямо в гараже комитета, на глазах других водил и механиков в конвульсиях, славился тем, что во время этой процедуры спускания воды из радиатора, ну а если дело было летом, то просто пока все переносили вещи в гостиницу, а он ставил машину на прикол, доставал из своего загашника «маленькую» и быстренько её опорожнял. Я нашёл в своём архиве фотографию с этим, если не ошибаюсь, шофером, где я как бы проводу с ним интервью. Мы тогда снимали водопады Карелии с Борей Конановым и дурачились в холле гостиницы «Ладога» в Сортавала. Выставили осветительные приборы, принесли магнитофон для «синхрона», и я делал вид, что снимаю интервью с ним. В профиль мужик похож на финна. Борис сделал несколько фото на мою камеру тогда. Естественно, день приезда всегда был днём хорошей, душевной пьянки, ради которой скидывались на водку (пили только и исключительно её) и на закуску. Поэтому водитель тот сидел уже огурцом и попивал водочку со всеми вместе. Никто, впрочем, на другой день не помнил, кто когда отрубился. «Несли» мы тогда помногу и ложились спать за полночь, а часам к 8 утра уже были готовы выезжать на съёмки. Про некоторых из наших коллег ходили легенды по части их способности «нести» выпивку.
ПОЕЗДКА НА ВОДОПАДЫ КАРЕЛИИ С БОРЕЙ КОНАНОВЫМ
Та поездка на “водопады” Карелии была одной из самых запомнившихся и приятных.
Оператор Боря Конанов (фото), с которым мы потом будем работать в Петронете после того, как я выгоню оттуда сильно подведшего меня по пьяни во время поездки на остров Валаам Игоря Сенченко, тогда заочно учился во ВГИКЕ, и ему надо было для какого-то зачёта или дипломной работы снять кино.
Он задумал сюжет под названием “Водопады Карелии”, а я соорудил заявку на очередную командировку в родной город.
В мае 1985. Мне остается ещё три с половиной года до ухода с ТВ, но тогда я ещё не думал расставаться с этим хлебным местом.
Руку в деле создания проходных передач я набил, и подо всяким предлогом старался почаще ездить в Сортавала. Я поселялся в гостинице Ладога вместе со всеми, ночевал у мамы и денежки за гостиницу потом получал вместе с командировочными. Сочетал “пистнесс”, как это слово произносят финны, с плезиром, он же плэжа. Оно же удовольствие.
Какую передачу я тогда делал, уже не вспомню, но как мы ночевали на водопаде Юханкоски не забуду никогда. По-моему, мы спали в машине, Уазике-буханке, которую, вроде, вёл Фошкин. Но, честно, не помню, кто был водителем, а на снимках водилы нет. Там, на водопадах, мы распили бутылочку на пятерых, что-то на костре разогрели и поспали часа три-четыре. Уже наступили белые ночи, спать не очень-то и хотелось. Но сначала ведь надо было попасть на этот водопад. И это было целое приключение. Молва точно знала, что такое чудо под Импилахти в Питкярантском районе, существует. Что струя воды падает отвесно с большей высоты чем Державинские “четыре столба” куда более известного водопада Кивач. Причём падает отвесно, не так как на Киваче. Но секрет этого порога состоял в том, что летом он почти пересыхал. На фото ниже он летом.
Но мы были в половодье, так что могли рассчитывать на впечатляющую картину. Боря ещё заехал в Питкяранту и взял с собой учителя рисования из школы. Так ему нужно было по сценарию. У учителя спросили про водопад, как проехать, но он точно не знал, звонил, вроде в милицию, там разъяснили, как проехать, но предупредили, что дорога неважнецкая.
И что будет разумнее оставить машину поближе от главной дороге на Сортавала, а к водопаду подойти пешком.
Это, конечно, нам не подходило, да и оставлять машину без присмотра никак было нельзя. Поэтому водитель решил проехать по просёлочной дороге прямо к водопаду.
Когда мы оказались примерно в километре от него, то дальше ориентировались на шум падающей воды.
У самого порога дорога поднималась вверх под углом в 25–30 градусов по какой-то гранитной гладкой скале, и буханка наша сильно накренилась. Все немного струхнули, что перевернемся. Тогда бы нам была хана – до ближайшего населенного пункта, Леппясилта, было километра три, да и никакое транспортное средство, могущее поставить машину на место, даже близко не подобралось бы к нему месту. Но всё обошлось, и была сделана мной масса снимков. Боря пускал по отвесно падающей воде разноцветные воздушные шары, художник рисовал. Ещё там же у водопада Боря видел и снял медведицу с тремя, по-моему, медвежатами, она учила их лазать по деревьям. Боря, помнится, даже приблизился на весьма опасное к ним расстояние, но мама скомандовала ударом лапы по стволу дерева первому успевшему забраться на метра два вверх отпрыску слезть, и они ушли все вчетвером в лес. Потом на поле мы видели аистов – редкую в Карелии птицу. Я даже сделал снимок, но он плохо вышел, аисты были довольно далеко. С нами был тогда звукооператор Игорь Макаров и режиссёр Саша Кустов. Он как-то трагически погиб уже в 2000-е годы. Он был охотником и застрелился из ружья. Я Сашу Кустова помню совершенно безобидным, наивным парнем, очень добрым.
Я запомнил такой случай. Витя Яроцкий, оператор, бывший партийной шишкой в комитете по ТВ и РВ, повесил объявление о том, что состоится “кустовое партийное собрание”. Саша поймал его в коридоре и сказал, что нехорошо так издеваться над человеком, к тому же беспартийным. Но анекдот этот я слышал из уст Саши Веснина, так что за достоверность ручаться не могу.
Снимков нас на водопаде и самого его у меня много, но я сделал коллаж только из двух. Здесь все участники той поездки за исключением шофера.
После этого поехали в Сортавала, где я сделал два снимка на широкоплёночный фотоаппарат “Киев”. На первом видно здание почты, а на втором – Боря с камерой идёт по улице Карельской. Похоже, что негатив перевернут, но это неважно.
Потом, скорее всего переночевав в городе, поехали на Рускеальские пороги, где я встретил Вову Глазырина. О нём я писал в воспоминаниях о сортавальском детстве. Я снимаю аппаратом, упомянутым выше, с тяжеленного штатива для кинокамеры, который Боря брал с собой. Кстати, вполне возможно, что фотокамера и не укреплялась на таком штативе и я просто держу её для кадра, который кто-то делает моей другой камерой. По-моему, у меня была тогда гэдээровская “Практика”. Наверное, в тот приезд я в очередной раз зайду в гости к Лене Братищенко на улицу Кайманова. Она к тому времени, вроде, закончит какой-то иняз типа им. Крупской в Москве, но ещё не познакомится со своим будущим мужем, проповедником, который и увезет её в Канаду. Но я могу и путать даты и череду событий. Возможно с мужем она уже была знакома. Может быть тогда она мне рассказала, что купила брату, который учился где-то в столицах персональный компьютер с "жестким диском" или дисководом. Термина я не помню, но, поскольку услышал я его впервые, то запомнил в силу диковинности понятия. Поскольку в Сортавалу я приезжал по несколько раз в году, то, может быть, мы виделись и позже. Точно виделись в 1987 году, в августе, так как от той встречи остались датированные негативы.
На первом снимке ниже я, очевидно, ставлю свою “Практику” на горе Кухавуори на автоспуск, может быть чтобы запечатлеть нас двоих, хотя результата в моих архивах не сохранилось, а Лена, наверное, сняла этот процесс на мой, то есть взятый напрокат у Коли Корпусенко, среднеформатный “Киев”, который показан на Рускеальских порогах выше.
В тот раз, в 1987 году я хочу сказать, я должен был привезти миниатюрный магнитофон Олимпус в Сортавалу с тем, чтобы продать его Саше Луговскому. Саша этот заслуживает отдельного фрагмента в моём описании. Он родился, если я не ошибаюсь, в Сортавале. Во всяком случае, мне запомнилось, что я часто видел его в городе. Его трудно было не заметить, потому что у него была скошена набок голова, особенная походка, и он всегда был очень худым. Надо отметить, что в Сортавале были две таких ходячих достопримечательности. Второй была довольно симпатичная девушка или молодая женщина с примерно таким же дефектом, то есть склонённой вбок головой. Её я видел чаще, так как, полагаю, она работала в локомотивном депо на какой-то административной должности и жила, соответственно, в районе ж/д посёлка. Она была высокой, белокурой, со стройной фигурой, и я один раз слышал от парней с улицы, что она “ничотак” и вполне “ебабельна” (хотя тогда в таких терминах не говорили, но смысл был тот же), если бы не голова. С присущим тем парням цинизмом говорилось тогда, что во время акта можно вполне просто сдвинуть голову ещё больше вбок. При всём при этом шансов у тех парней, что эта шикарная в общем-то женщина обратит на кого-то из них внимание, никаких не было. Она держалась всегда с достоинством, по крайней мере, идя по улице. Всегда была одна. Не то Луговской. Тот всегда вызывал у окружающих смешанные чувства. Смешивались в их оценке презрение и жалость. Последнее причём в меньшей степени. Рыбнадзор Борис Вайсман, с которым у меня многое связано во второй половине 1980-х и в 1990-е, Сашу откровенно ставил ниже плинтуса и называл плесенью. Я сейчас не помню, как познакомился с ним, но, думаю, что через Валеру Мокиенко. Видимо в редакции газеты “Красное знамя” увиделись, были представлены друг другу и разошлись. На пару лет минимум. Я потом слышал, что Луговской был послан пожарным на Валаам, там сильно зашибал, а потом вернулся в Сортавала. Продолжил, или начал, работу в редакции, куда в очередной мой приём я зашёл повидать Мокиенко или может Славу Пичугина. Наверное, похвастался диктофоном Олимпус, купленным для меня в Париже лицеистами из Ла Рошели, возвращавшимися из поездки в Петрозаводск. Продемонстрировал его работу. Саша очень заинтересовался и возжелал у меня этот диктофон купить.
Я обещал подумать. Он предлагал хорошую цену, и я сказал, что продаю. Что, мол, приеду через месяц другой, даты сейчас сдвигаются в памяти, но это было, думаю, в 1986 году. А может и в следующем, 87м. Я тогда часто в Сортавала ездил. Тогда же Лена Братищенко собиралась в Канаду со своим мужем или женихом-проповедником и хотела продать записывающий диктофон Сони. Знакомых с деньгами, способных заинтересоваться прибором, поблизости от неё не было, а у меня были деньги, и мне было интересно такой прибор приобрести. Я хорошо помню, что в нём было ФМ радио и микрофон прилагался. Цена тоже была подходящей, максимум рублей 200. И он был совсем новым. Головка записи практически девственная. Короче, я взял деньги и поехал в Сортавалу. Уже в поезде обнаружил, что забыл Олимпус для Луговского дома. Ну не высаживаться же из вагона! Приехал в родной город и не только купил Сони, но и продал заочно Олимпус Луговскому, обещав послать прибор с ближайшей оказией. Таковая представилась. Муж моей тётки Тамары Коля Соколов приезжал по делам в Петрозаводск, я дал ему диктофон Олимпус и попросил отнести в редакцию Луговскому. Что он и сделал. Удивительно, но факт, тогда вот так люди доверяли друг другу. Для меня было бы немыслимым не отдать диктофон, за который я авансом получил деньги.
Потом Луговской рассказывал, что был доволен Олимпусом, и о том, как однажды уронил его в воду у причала на Валааме. А там глубина 6 метров – швартуются суда. Кто-то потом нырял с аквалангом и достал! Прибор высушили, и он продолжал работать. Made in Japan, одно слово! Не было тогда китайского говна на рынке, которое хлынуло потом. Луговского я видел последний раз в 1992 году, когда приехал снимать второй песенный праздник “Миры встречаются”. Он строил из себя крутого бизнесмена, показывал какую-то сауну, где они с местными путанами готовились «принимать» хлынувших тогда в Сортавалу как из пушки фиников. Я только помню, что в бассейне, который они соорудили, вода была даже не светло-, а тёмно - коричневого цвета. В Петрозаводске она тоже была коричневатой, но, чтобы такой коричневой! Впрочем, пьяным финнам были такие мелочи, наверное, безразличны. 
На снимке, взятом из Интернета - диктофон, купленный у Лены. Такой у меня и был - один к одному. Микрофон тоже к нему прилагался.
Я его использовал в два последних года работы на ТВ, потом, когда влился в движение кооператоров, как-то записал их собрание, потом расшифровал и распечатал всё на машинке.
Глава Союза кооператоров Карелии Олег Жарков тогда мне заплатил 50 рублей за несколько часов работы. При этом мой заработок в лучшие месяцы составлял 300 рублей. Тогда я понял, что времена сильно меняются и деньги у предприимчивых людей начинают крутиться совсем не те, что выдавались мне и другим в окошке кассы Гостелерадио КАССР.
======
Где-то надыбал на английском книжку про «Голубой проект», или про проект «Голубая книга», что вернее, конечно. 
Но не в этом дело. Спиридонов меня тогда, у проходной, представил Сергею Никулину, редактору «Молодёжки» и одному из создателей знаменитой программы «99-209». Я не помню, когда эта программа впервые вышла в эфир и точно знаю, что я ни одного выпуска её не видел. 
Она была интересным персонажем. Родом из каких-то нацменьшинств типа бурят, с коренастой коротконогой фигурой, была замужем за весьма видным мужиком-финном, актёром финского театра Тойво Хайми. Эра составляла расписание съёмок чуть ли не на месяц и имела довольно большое влияние в комитете. Намеченные через неделю (и дальше) съёмки и командировки были у неё расписаны на большом, минимум метр на метр листе бумаги карандашом, и, если что-то тебе надо было изменить, ты шёл к ней на поклон и нижайше просил передвинуть дату. Она стирала резинкой старую дату и ставила новую. Если ты был с ней в хороших отношениях. Если ты, по глупости, эти отношения один раз испортил, то тебе пришлось бы очень несладко. Ко мне Тарова очень хорошо относилась, потому что я сразу смекнул, кто рулит повседневкой в комитете по ТВ и РВ. 
Я обещал подумать. Он предлагал хорошую цену, и я сказал, что продаю. Что, мол, приеду через месяц другой, даты сейчас сдвигаются в памяти, но это было, думаю, в 1986 году. А может и в следующем, 87м. Я тогда часто в Сортавала ездил. Тогда же Лена Братищенко собиралась в Канаду со своим мужем или женихом-проповедником и хотела продать записывающий диктофон Сони. Знакомых с деньгами, способных заинтересоваться прибором, поблизости от неё не было, а у меня были деньги, и мне было интересно такой прибор приобрести. Я хорошо помню, что в нём было ФМ радио и микрофон прилагался. Цена тоже была подходящей, максимум рублей 200. И он был совсем новым. Головка записи практически девственная. Короче, я взял деньги и поехал в Сортавалу. Уже в поезде обнаружил, что забыл Олимпус для Луговского дома. Ну не высаживаться же из вагона! Приехал в родной город и не только купил Сони, но и продал заочно Олимпус Луговскому, обещав послать прибор с ближайшей оказией. Таковая представилась. Муж моей тётки Тамары Коля Соколов приезжал по делам в Петрозаводск, я дал ему диктофон Олимпус и попросил отнести в редакцию Луговскому. Что он и сделал. Удивительно, но факт, тогда вот так люди доверяли друг другу. Для меня было бы немыслимым не отдать диктофон, за который я авансом получил деньги. 
На снимке, взятом из Интернета - диктофон, купленный у Лены. Такой у меня и был - один к одному. Микрофон тоже к нему прилагался. 
